Я хочу поделиться с вами всем, что накопилось... Беседа 11
Ответы на вопросы.
Сегодня вместо текущей беседы я попробую ответить на некоторые вопросы, которые были поставлены в течение последних лет письменно; я хочу попробовать ответить на некоторые из них, но попрошу владыку Анатолия подсесть и сказать свое.
Один вопрос мне был поставлен такой: Можно ли каким-то образом заставить себя относиться к начальству в своем офисе со смирением вместо поклонения и пресмыкательства, которого от меня требуют ежедневно и которое мне никак не удается должны образом изображать? Стараюсь увидеть в начальнике хорошее, вызывающее уважение, но удается плохо; уже сами требования непомерного выражения поклонения вызывают во мне глубокое отвращение…
Это вопрос очень реальный не только по отношению к данному начальству, но и вообще: как относиться к человеку, который поставлен над нами и в котором мы не видим основания ему стоять на этом положении. Это бывало в армии, когда производили по старшинству, это бывает во всех областях: по старшинству ли, по покровительству ли, по другим причинам тот или другой человек поставлен над другими, и чем он мельче, тем он больше требует к себе знаков уважения. Он, вероятно, знает, что его не уважают специально, но проявлений уважения он хочет, потому что иначе он чувствует себя униженным. И что же тогда нам делать?
Иногда бывает, что можно человеку сказать правду. У меня был нелепый такой случай, когда я был молод, неопытен и надеялся на невозможное. Вскоре после того как я поступил в армию, я с этим столкнулся. Был над нами очень молодой офицер, моложе большинства из нас, который требовал к себе крайнего уважения, и, конечно, не только внутреннего, но внешнего проявления. Уважение ему в какой-то мере проявляли, потому что он был начальник, но над ним смеялись и надругались за его спиной, и мне его стало жалко. Я к нему отправился, постучал в дверь, он велел войти, я стал под караул, он велел подойти, я подошел и снова стал под караул. “Что вам нужно?” Я говорю: “Господин лейтенант, я должен вам сказать, что над вами все смеются, потому что вы себя ведете так, что вас всерьез принимать нельзя”. Он на меня посмотрел и сказал: “Уходите, пока я вас не посадил под арест”. Этим кончился мой — полезный, как мне казалось, для него — разговор. Из этого я заключил, что в такой форме человеку сказать нельзя, и очень редко удается человеку тщеславному, пустому или чувствующему, что он, как говорится, маленький человечек на высоком коне. Очень трудно такому человеку перемениться, его должны принять, в общем, не подчиненные своим… Но что мы можем сделать — это его пожалеть, потому что для того чтобы быть в таком состояния тщеславия, желания себе поклонения, нужно быть очень в себе неуверенным. Человек, который в себе уверен в какой-то мере, в приемлемой мере, не нуждается в этом, он делает свое дело, принимает знаки уважения с чувством смирения, потому что сравнивает то, что ему удалось сделать, с тем, что надо было бы сделать, и чувствует, что он ниже меры своей. Но человек мелкий, человек, не понимающий непременно будет стараться если не достичь уважения, то добиться знаков уважения. И вот, как я сказал только что, его надо жалеть, — жалеть, что у него такая слабость, такая неуверенность в себе, и проявлять к нему не подобострастие, а уважение реальное, то есть которое соответствует тому, что он собой представляет, что он умеет делать, на что он годится, чем он хорош и опять-таки скажу, его жалеть. И если мы только научимся такого человека жалеть и к нему относиться с жалостью, а не с раздражением, то может быть постепенно могут создаться такие отношения, при которых он начнет оттаивать. Когда ему будет уже не страшно, что его унизят, тогда он, может быть, перестанет стараться добиться того, чтобы его поставили на пьедестал.
Есть другая сторона в этом деле: это сам человек, которого задевает такое поведение начальника. Потому что тот, который этим поведением задет, ранен больше, чем тот человек, которого он принять не может, каким он есть. Это относится вообще ко всей теме о прощении человека, прощении его провинностей, свойств личности. Пока мы не примиримся внутренне с человеком, то мы ранены, порой не он, порой этот человек ничем не страдает, потому что он себе не отдает отчета в том, что тут есть какая-то серьезная проблема для него, его проблема; а мы, потому что он не может найти своего пути, оказываемся ранены, ранены раздражением, обидой, ранены тем, что мы человека принять не можем или, как апостол Павел говорит, не можем друг друга тяготы носить. Человек не легко меняется, и часто приходится довольно долго терпеть недостатки того или другого человека, проявлять к нему внимание. Но не подобострастное внимание, не такое внимание, которого он ожидает, а человеческое внимание, которое дало бы ему чувство, что к нему внимательны не потому, что он добивается чего-то, а потому что он как человек заслуживает человеческого внимания.
С вопросом о прощении эта тема стоит очень остро, потому что порой мы бываем оскорблены, ранены словами, поведением, просто всей личностью какого-нибудь человека. Порой мы ранены его словами и поступками намеренными, а порой тем, что он просто сам есть таков. И он, может быть, не страдает, но мы страдаем. И тут вопрос стоит о том: можем ли мы с человеком примириться, сказать: да, он таков. Скажем, мы примиряемся с тем, что человек физически неприглядный и/или нас отталкивает, но мы это терпим, потому что физические свойства — не его вина. И вот я скажу, что очень часто те душевные свойства, которые нас ранят и раздражают, тоже не его вина. Он не кичился бы, он не добивался бы подобострастия, если бы в себе был хоть сколько-то уверен, если мог бы себя сколько-то уважать. Но очень часто бывает, что человек не может, не умеет себя уважать, потому что ему никто не дал возможности с детства. И вот тема для человека, который находится с таким начальником, или с кем-нибудь, кто его оскорбил, или постоянно оскорбляет, в том, чтобы не дать этому человеку его самого ранить, а с улыбкой посмотреть на человека и сказать: бедненький, бедненький, не понимает, он не вырос, он не дорос до взрослости, он живет страхом, что его унизят. Что бы сделать, чтобы излечить в нем этот страх?.. В каждом отдельном случае, конечно, приходится подойти к человеку различно, но можно об этом подумать конкретно. Не так, как я поступил со своим начальником в армии, а с большей вдумчивостью, попробовать ему показать, что ему не нужно это, что и без того к нему относятся хорошо, не обязательно с уважением или почтением, это зависит от его успеха в работе, а как к человеку, и что мы готовы стать рядом с ним и помочь ему удачно, хорошо проводить работу. А когда это не бывает, внутренне улыбнуться, как мы можем улыбнуться на поведение ребенка, и сказать: бедненький, он еще маленький, не понимает, рано или поздно может даже он поймет…
Я не уверен, что ответил на вопрос так, чтобы на пользу пошло, но иначе на этот вопрос в общих чертах я не в состоянии ответить…
Второй вопрос, который передо мной здесь — тема о прощении, о которой я только что сколько-то говорил, и тема о прощении идет очень далеко. Можем ли мы простить людей, которые страшно ранят нас или других? Когда речь идет о нас самих, это в каком-то отношении легче, по принципу, который я только что выразил: друг друга тяготы носите и так вы до конца исполните закон Христов… Но когда речь идет о других… Опять-таки, если подумать: вот этот человек преступник, по земному он заслуживает наказания, возмездия, это другая тема. Но если поставить вопрос о том, что с ним станет, когда он станет на суд Божий?.. Я помню книгу, некоторые части которой меня очень поразили, написанная в Америке на английском языке под названием Father Vikentiy, и там есть момент, когда этот русский священник, который прошел через революцию, был в белой армии, оказался в эмиграции, всю жизнь боролся с коммунизмом, с ужасом относился сначала к Ленину, затем к Сталину, вдруг узнал, что Сталин умер, и все вокруг него возликовали. И вдруг его в душу ударило сознание, что по земному мы можем радоваться: его больше нет, он больше не будет творить тех ужасов, которые он творил раньше. Но теперь он стал один перед судом своей совести на суд Божий. Каково ему будет? И этот отец Викентий, простой человек, неусложненный, вдруг почувствовал с ужасом, что мы не можем отнестись безразлично даже к нему, и он бросился в церковь и стал молиться: Господи, Господи, мы ничего не можем для него сделать, он для себя больше ничего не может сделать, молитв с земли ожидать ему не приходится. Услышь этот крик мой, мне его жаль, потому что теперь он все понимает, он понимает все, что он натворил, он понимает, чем он был. Он видит вокруг себя миллионы жертв своих, он стоит в ужасе. Господи, Ты — единственный, Который может что-нибудь сделать!..
И тут мне приходит на мысль нечто, что писал католический богослов Жан Даниелу, который говорит, что единственная надежда преступника — это прощение со стороны тех, кого он онеправдовал или кому он сотворил даже предельное зло. Он говорит во вступительной статье к одной книге, что никто, кроме жертвы, не может простить преступника, даже Бог не может простить преступника, если его жертва не согласится на это прощение. Не все преступники в такой мере, в какой Ленин, Сталин или преступники, которые убивают, насилуют, мучают людей, но все рано или поздно станут перед судом Божиим. И свидетелем против них будет их собственная совесть, и обратиться будет некуда в том смысле, как Достоевский писал в Братьях Карамазовых в главе об аде, что ужас ада в том, что теперь поздно: поздно понимать, поздно ужасаться, поздно каяться, потому что изменить больше ничего нельзя. И единственные, кто может спасти, это жертвы, это те, которые пострадали из-за этого человека или через этого человека, но которые до него стали перед Божиим судом и так же, как он, сгорели со стыда, сгорели от ужаса того, что их жизнь была недостойна ни их самих, ни тех людей, которые их любили, ни Бога, Который так их полюбил, что Сам стал человеком и умер за них.
В каком-то смысле мы можем сказать, что каждый из нас, когда грешит, является убийцей Христа. И каждый из нас, когда видит другого человека в том же состоянии, может его пожалеть, и если он сам оказался жертвой, — простить. На земле это не так просто, потому что мы не переживаем со всей остротой огненный, опаляющий ужас суда. Вы знаете русское выражение “сгореть со стыда”. Мне кажется, что когда человек после смерти станет перед Богом и увидит все, чем он мог бы быть, увидит все, что Бог ему дал, и увидит все то, что он сделал темного по отношению к людям и к Богу, это будет момент, когда его обдаст огонь. Все, что потом будет происходить, в каком-то смысле, мне кажется, не так страшно, но это мгновение осознания себя, осознания себя как убийцы Христа и осознание себя как преступника перед десятками людей, которые прошли через нашу жизнь, которым мы сотворили сколько-то зла или которым не сотворили никакого добра, мимо которых прошли, будто их вообще нет, это /мгновение/ очень страшно будет. И вот Даниелу в своей книге говорит, что если жертва не простит, то за жертву и Христос простить не может, но если жертва не простит, то жертва тоже находится в положении вечно судимого. И тут получается такая страшная и вместе с этим дивная круговая порука, что мы можем быть спасены только теми людьми, перед которыми мы виноваты. Но эти люди, если они уже умерли, это уже знают, и знают, что если они тебя не освободят, они тоже остаются в узах: в узах непрощения, в узах злобы, в узах отчужденности от Бога, Который Свою жизнь отдал для того, чтобы нас искупить и простить. И поэтому так важно прощение не только для того, кого прощают, но и для того, кто прощает или отказывается простить. Тот, кто отказывается простить, это человек, который остается в плену того зла, которое сотворил другой человек, и в котором тот уже, может быть, раскаялся до полного изменения. И вот в течение всей нашей жизни нам надо учиться друг друга прощать, в малом ли, в большом ли.
Нам часто кажется, что — зачем человек нами так ранен? Что я ему сделал? Сказал мимоходом какое-то неприятное слово… Но мы не знаем, как это слово глубоко врезалось в его душу. Есть стихотворение немецкого писателя, в котором он говорит: Люби, всегда люби, жёсткое слово так легко сказано, и ты его сразу забыл, а другой уходит, раненый навсегда, в слезах… Вот что мы должны помнить, когда мы чем-нибудь другому человеку досаждаем или его как-нибудь раним — насмешкой, невниманием, резким словом, укором, мало ли чем. Мы это сказали без злобы, а рана-то какова! Человек на всю жизнь может остаться раненым, потому что эта — не обида, эта боль не была разрешена, она осталась, а разрешить ее может только тот человек, который нанес удар. Вот почему в начале поста мы совершаем обряд прощения. Мы его совершаем большей частью, да, увы, как обряд, как форму, но за этим надо идти дальше, глубже. Надо научиться простить, чтобы не только другого человека перед Богом освободить, не только другого человека исцелить от той раны, которую мы ему нанесли. Нам она кажется ничтожной, но ведь песчинка в глазу может все испортить, не обязательно нужно, чтобы человек был пробит пулями из пулемета, иногда незначительная рана может быть более убийственная, чем другая.
Мне вспоминается: во время войны в ту же ночь принесли в наш пункт двух людей. Один был французский офицер, который шесть раз вышел из прикрытия для того чтобы внести раненых солдат, он был страшно изранен пулями, можно было сказать, что с такими ранениями он, конечно, уже присужден к смерти. В ту же ночь принесли молодого солдатика, который в кабаке поспорил с товарищем, они оба были пьяны, тот размахивал перочинным ножом, но ударил его в шею и разрезал одну из самых важных артерий. Казалось бы, пулемет можно сравнить с теми страшными грехами, которые мы совершаем друг против друга, а маленький перочинный ножик — что такое?.. Из двух один был при смерти, а другой нет; а при смерти был тот, который был ранен перочинным ножом. Я никогда этого не мог забыть, потому что перенес это вскоре на ту плоскость, о которой я сейчас говорил. Нет мелкого греха, нет мелкой обиды, нет ничтожного зла. Мы не знаем, как перочинный нож может прервать жизнь человека.
Подумайте над этим, подумайте над собой и над другими людьми, над тем, как мы относимся друг к другу, как мы прощаем и как нам нужно прощение, сколько нам надо приложить труда к тому, чтобы человек мог бы нас простить. Ведь бывает так, что мы человека обидели, нам кажется, что обида не такая большая: чего он сердится? Я попрошу у него прощения и довольно с него… — а он не может. И тогда мы начинаем его осуждать за это. Мы должны научиться тому, как испрашивать прощение и как исцелять человека, которого мы ранили перочинным ножом или пулеметной очередью.
Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007;
«Спасение мира». – М.: Медленные книги», 2018