Я хочу поделиться с вами всем, что накопилось... Беседа 12
Я думал, что кончил свой ряд бесед о молитве, но мне было поставлено несколько вопросов, которые так связаны с тем, что я говорил и чего не досказал, что я хочу и эту беседу посвятить молитве. Я постараюсь не повторять того, что уже говорил, а если нужно, только намекнуть на это.
Первый вопрос, который мне был поставлен, относится к слову “встреча”. Я сознаю, что часто употребляю это слово по отношению к молитве: говорю, что в основе своей молитва — это встреча с Богом. Разумеется, и между людьми встреча является основным элементом, потому что если два человека друг с другом общаются и расходятся, как в море корабли, если два человека друг с другом говорят и не находят общего языка, не понимают, о чем идет речь, когда другой говорит о самом сокровенном и важном, что есть у него на душе, то конечно, нет встречи. Ведь встреча бывает между людьми только тогда, когда устанавливается какая-то между ними связь. И вот первый вопрос, который встает, таков: что мне мешает войти в какой-то контакт с человеком, с которым я просто нахожусь? Даже не обязательно с человеком, который мне специально интересен или дорог, а просто с человеком. И это очень важный момент, потому что отдаем ли мы себе отчет в том, что всякий человек, встречный, поперечный, является Человеком, что Бог его призвал к бытию, что он Богу значителен и дорог, что для него Бог отдал Свою жизнь, так же как Он отдал Свою жизнь за каждого из нас.
Есть рассказ в житии одного святого о том, как строгий и благочестивый священник молился о том, чтобы Бог наказал грешников. И Христос ему явился и сказал: Не молись так: Я умер за грешников; если был бы только один грешник на земле, Я был бы готов снова стать человеком и снова умереть за него… Так ли мы относимся к человеку? Конечно, нет. Мы проходим мимо большинства людей, мы их не замечаем, или замечаем с какой-нибудь стороны, которая нам или не интересна, он нам мешает, он на пути нашем находится, или чем-нибудь он нам смешон, или чем-нибудь он нам опасен. Но видим ли мы в каждом человека, которого Христос так возлюбил, что каков бы ни был этот человек, Христос умер за него, не за меня только, и не за мне любимых, а за этого человека, который мне чужд или противен, отвратителен.
Что же сделать для того, чтобы была возможность установить связь между людьми, даже начиная с тех людей, которые нам близки и дороги и приемлемы? Я сейчас не говорю о громадных подвигах, но о том, как мы проходим мимо друг друга. Одна из причин, как мне кажется, почему мы не умеем встретить человека, заключается в том, что мы или так заняты собой, что не замечаем человека, или что каждый человек для нас представляет в какой-то мере задачу или опасность. Когда я был мальчиком при трудных обстоятельствах ранней эмиграции, я переживал людей как опасность. Мне казалось, что весь мир — джунгля, которая населена дикими опасными зверьми, которые все готовы меня растерзать, и единственное как можно прожить в этой джунгле это стать бесчувственным, каменным. Только когда мне открылось Евангелие (мне тогда было 14 лет), вдруг у меня переменилось отношение к окружающему миру. Я помню, как прочитав первую страницу Евангелия и пережив нечто, чего я никогда в жизни не переживал, я потом сидел некоторое время и думал: если Бог так любит всех, то для того чтобы быть с Ним, я должен быть готовым так их любить, как Он; что бы они мне ни сделали, я буду их любить. Пусть они меня растерзают, пусть они меня отвергают, а я буду их любить, потому что я хочу быть с Богом. Это был детский подход, может быть, детская реакция, но вместе, это говорит о том, что то, что мне мешало в людях, которые вокруг меня были, видеть людей и переживать их как братьев, как сестер, как людей, которые нуждаются, может быть, во мне, которые могут быть страшными, а вместе с этим которых я могу не бояться. В чем же было дело? В том, что все средоточие было в моей личности. И мне кажется, что часто мы не можем встретить друг друга (я сейчас говорю не о Боге, а о человеке), потому что мы так заняты собой, что не можем видеть другого. Вы, наверное, замечали, как иногда разговоры бывают впустую. Мы находимся с человеком, он с нами говорит, и мы не слышим того, что он говорит. Не только потому, что думаем свои думы, а потому что пока он говорит свое, мы думаем: что я могу на это ему сказать, как я могу отозваться, как могу ответить ему?.. И в результате мы не слышим его слов, а только ищем ответ на слова, которые мы не слыхали. Помню, разговаривая с детьми, они хотели какой-то иллюстрации тому, что я сейчас взрослым языком старался вам передать: и я им сказал: представь, что ты пошел в зоологический сад. Смотришь — в клетке тигр, и ты восхищаешься: какой он прекрасный, какая мощь, какие краски, какое страшное выражение его морды, и ты можешь находиться перед этим, восхищаться и не можешь даже оторваться от того, что ты видишь. А представь, что клетка вдруг откроется и тигр окажется на улице, на дороге вместе с тобой. Неужели ты будешь продолжать видеть его красоту? Нет, ты убежишь как можно скорее, потому что в тот момент тигр уже будет не красота, а опасность. И вот это нам мешает часто встретить другого человека. Мы могли бы в нем видеть ту красоту, которую в нем видит Господь, потому что Господь, когда глядит на нас, видит ту глубину, где отпечатлен Его собственный образ. Он не видит наших добродетелей, которых может не быть, Он не видит наших недостатков, — Он видит эту неотъемлемую красоту. Я думаю, что это мы должны запомнить в наших взаимных отношениях людей с людьми.
Но относится ли это каким-то образом к Богу? Конечно, относится к Богу, потому что мы к Нему приходим большей частью со своими заботами, со своими тревогами, со своими проблемами. Мы не приходим в первую очередь к Нему, а мы приносим Ему самих себя. Может быть, то, что я говорю, кажется несколько странным, но — мы приходим к Богу со своими проблемами, со своими задачами, со своими мечтами, желаниями, страхами, а к Нему ли мы подходим? Он для нас часто бывает, когда мы молимся Ему или о Нем думаем, часто Он бывает для нас только источником возможной радости, возможного спасения. Но хотим ли мы Его встретить, каким бы Он ни был? Как Судью, как Спасителя, — кем бы Он ни был, я хочу Его встретить, во что бы то ни стало. И вот в результате этого между нами и Им стоит преграда, и эта преграда — я сам: мои заботы, мои страхи, мои мечты. Он для меня является только источником спасения или страхом наказания. Можем ли мы после этого думать о живой настоящей встрече между Им и нами? Потому что встретить можно только того, для которого ты весь открыт и которого ты хочешь увидеть и познать, какой он есть и какой бы он ни был. Это очень важно. В книге Откровения есть место, где говорится от имени Христа: Я стою у двери твоей и стучу… Слышим ли мы этот стук, а если слышим, то не отзываемся ли мы на этот стук так, как мы отзываемся на стук в дверь чужого человека, когда мы заняты чем-то, что для нас важно? Не отвечаем ли мы Ему: мне сейчас некогда, подожди, приди в другой раз, сейчас я занят, сейчас моя душа полна до края, и мне нет места ни для какой капли чего бы то ни было: ни радости, ни горя, ни суда, ни встречи. Со мной случилось горе, я весь в этом горе потонул; ко мне пришла радость несказанная, и эта радость так меня заполнила, что мне не до Тебя… О, мы так не выражаемся, конечно, но фактически мы так поступаем. Ему места нет в этот момент. Мы слишком заняты чем-то, что всю нашу жизнь заполняет. И конечно, тогда встреча делается невозможной. Господь стоит у двери и стучит. Он не обязательно стучит каким-то мистическим образом. Разумеется, если бы мы вдруг услышали стук в дверь, который ни на что не похож, и знали бы, что так стучит только Бог, мы оторвались бы от своих занятий и пошли к двери. Но часто Бог стучит в нашу дверь через другого человека. Он хочет, чтобы мы всем своим нутром отозвались состраданием, заботливостью, любовью, радостью, чем-то, что нужно этому человек, потому что в этот момент этот человек — посланник Божий. Это человек, которого Бог послал для того, чтобы мы от Его, Божьего имени, позаботились о нем. Но мы думаем о другом, мы думаем только о том, что я занят чем-то другим, мы даже не боимся этого человека, он просто нам лишний. И тогда встреча делается невозможной.
Но есть еще другая сторона вопроса. Порой, часто мы хотим встречи с Богом, мы жаждем этой встречи. Не обязательно, потому что мы так хотим встретиться лицом к лицу с нашим Творцом, Спасителем, с Тем, Который нас так любит, как никто никогда не любил и не может любить, всей жизнью и всей смертью Своей. Мы хотим Его встретить, но на своих началах. Мы хотим Его встретить сейчас, потому что Он нам нужен, мы хотим Его встретить сейчас как помощь, как радость, а Он почему-то (нам чуется) представляется нам как суд, как требование, и мы не открываемся Ему. Мы стучим, да, мы хотим, чтобы Он отворил, но на наших началах. И вот мне вспоминается два отрывка из книги отца Софрония о старце Силуане, которые я хочу вам прочесть, потому что они для меня в свое время были очень значительны*:
Откровение о Боге говорит: “Бог есть любовь”, “Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы” (1 Ин. 4,8; 1,5).
Как трудно нам, людям, согласиться с этим. Трудно потому, что и наша личная жизнь, и окружающая нас жизнь всего мiра свидетельствует скорее об обратном.
На самом деле, где же этот СВЕТ ЛЮБВИ ОТЧЕЙ, если все мы, подходя к концу своей жизни, вместе с Иовом в горечи сердца сознаем: “Лучшие думы мои, достояние сердца моего разбиты. Дни мои прошли; преисподняя станет домом моим… Где же после этого надежда моя?”, и то, что от юности тайно, но сильно искало сердце мое, “кто увидит?” (Иов 17, 11-15)..
Сам Христос свидетельствует, что Бог внимательно промышляет о всей твари, что ни одна малая птица не забыта Им, что Он забоится даже об убранстве травы, и что о людях Его забота еще и несравненно большая, настолько, что “У нас и волосы на голове все сочтены” (Мф. 10, 30).
Но где же этот внимательный до последней мелочи промысел? Все мы подавлены зрелищем неудержимого разгула зла в мiре. Миллионы жизней, часто едва начавшихся, прежде даже чем достигнуто самое осознание жизни, с невероятной жестокостью вырываются.
Итак, зачем же дана эта нелепая жизнь?
И вот, жадно ищет душа встречи с Богом, чтобы сказать Ему: Зачем Ты дал мне жизнь?.. Я пресыщен страданиями; тьма вокруг меня; зачем Ты скрываешься от меня?.. Я знаю, что Ты благ, но почему Ты так безразличен к моему страданию?
Почему Ты так… жесток и беспощаден ко мне?
Я не могу Тебя понять.
У нас есть в житиях святых иллюстрация к этому: рассказ об искушениях в пустыне святого Антония Великого. Он десятилетиями страдал от различных искушений и нападений дьявольских, и как-то в изнеможении, потратив все свои силы, он лежит на голой земле и не может даже двинуться, и вдруг перед ним встает Христос. Антоний не может даже подняться поклониться Ему, он только поднимает взор и говорит: Господи, где же Ты был, когда я так боролся и так мне нужна была Твоя помощь? И Христос ему отвечает: Я невидимо стоял рядом с тобой, готовый вступить в бой, если бы ты только сдался…
И вот часто в нашей жизни у нас чувство, что мы окружены искушениями, опасностями, мы исполнены страха и смятения и кричим к Господу: Господи, приди! Где же Ты!.. — и Господь молчит. Есть ли какой-нибудь на это ответ? На второй странице книги отца Софрония мы находим нечто вроде ответа из жизни старца Силуана.
Жил на земле человек, муж гигантской силы духа, имя его Симеон. Он долго молился с неудержимым плачем: “помилуй меня”; но не слушал его Бог.
Прошло много месяцев такой молитвы, и силы души его истощились; он дошел до отчаяния и воскликнул: “Ты не умолим!” И когда с этим словами в его изнемогшей от отчаяния душе еще что-то надорвалось, он вдруг на мгновение увидел живого Христа; огонь исполнил сердце его и все тело с такой силой, что если бы видение продлилось еще мгновение, он умер бы. После он уже никогда не мог забыть невыразимо кроткий, беспредельно любящий, радостный, непостижимого мира исполненный взгляд Христа, и последующие долгие годы своей жизни неустанно свидетельствовал, что Бог есть любовь, любовь безмерная, непостижимая.
Вот это опыт святых, и этот опыт мы можем воспринять, и без этого опыта в какой-то мере пережитого у нас не может быть встречи с Богом, потому что мы ищем встречи, как ребенок, который хочет, чтобы в мгновение все его проблемы были разрешены матерью, отцом, другом, но который боится окружающей его опасности и нужды, в которой он находится. Мне вспоминается разговор, который я слышал между матерью и маленькой девочкой лет шести-семи. Мать до того этой девочке объясняла именно то, что — гораздо глубже и сложнее, конечно, — объясняет отец Софроний и являет своей жизнью старец Силуан. Она ей говорила: Бог тут, Он около нас. Бывают минуты, когда ты так ярко ощущаешь Его присутствие, тебе делается неожиданно радостно, светло на душе, и ты сознаешь, что Бог если не прошел мимо, то на мгновение остановился и пролил на тебя Свой свет. А девочка ей отвечает: но почему же тогда Он на мгновение мне является, на мгновение Он меня обдает радостью, светом, жизнью, а потом Его нет; и после того, что я пережила, мне хочется, чтобы Он все время был при мне, мне невыносимо возвращаться в серую, скучную, бессмысленную жизнь, которую мы ведем… И мать ей говорит: вот мы только что играли в прятки. Ты стояла с закрытыми глазами, я убегала и пряталась за кусты и деревья и потом аукала. Ты открывала глаза и начинала меня искать. Я двигалась за кустами и деревьями и, двигаясь, все аукала: Ау, Ау! И в какой-то момент, когда я чувствовала, что ты больше не можешь меня искать, что ты теряешь надежду: все пропало, незачем искать, потому что ты меня не найдешь, я нарочно высовывалась, чтобы ты меня увидела и могла бы поймать. Так (говорит мать девочке) и Бог с нами поступает. Он с нами, потом Он говорит: закрой глаза, Я спрячусь; а ты не теряй веру и надежду, что Я тут, ищи Меня, потому что (это уже не мать девочке говорит) от этих поисков вырастает верность, какая-то духовная крепость. Если не очень-то хочется встретить спрятавшуюся мать, то ты просто пойдешь играть в другой угол. Но если рвется твое сердце к матери, которая спряталась, если речь идет не о том, чтобы ты ее нашла в порядке игры, а чтобы ты ее могла найти и обнять, расцеловать, с ней снова быть, то ты не уйдешь.
И вот тут вопрос нашей встречи с Богом. Хотим ли мы настолько Его встретить, что мы готовы Его искать даже тогда, когда, как нам кажется, Его нет; хуже: когда, как нам кажется, что Он от нас отвернулся и ушел, что Ему нет дела до нас? Если мы действительно чувствуем, что мы Богом любимы, потому что мы в одно мгновение пережили Его любовь к нам, если мы чувствуем свою любовь к Нему и знаем, что без Него я не могу прожить, то мы будем Его искать и мы не будем отчаиваться. Потому что (это мы постепенно узнаём) в начале мы думаем, что в любой момент мы можем встретиться с Богом, Его узнать, Его воспринять в глубины нашей души, стать Его учениками в полном смысле слова. Но это не так. Мы для этого незрелы. На мгновение мы отзовемся, да, а потом, как Евангелие говорит, заботы мира сего заглушат наше желание быть с Ним, нашу устремленность к Нему, нашу тоску по нем, и если Он не останется с нами, то мы пожимаем плечами и говорим: ну хорошо, до следующей встречи… Разве это не так? Это — увы! — так. И вот нам надо созреть тоской по Боге, нам надо созреть голодом по Боге, созреть так, чтобы когда Он нам явится, мы могли бы отозваться всем нашим существом на Его присутствие.
Есть место в писаниях святителя Феофана Затворника, где он пишет, как тяжело, как иногда бывает невыносимо тяжело для священника, духовника находиться рядом с человеком, который в крайней духовной нужде и для которого он не находит ни слов, ни движения, когда знает, что ничем ему не может помочь. И он говорит, что после долгой духовной жизни он понял, что есть моменты, когда человек незрел, не готов получить помощь. Ее можно ему дать, он на мгновение ее воспримет, а потом она уйдет от него, потому что он не сумеет ее сохранить в своем сердце, в своей памяти, в своей воле, в своей жизни. И вот это очень важно нам помнить: что когда мы говорим о встрече с Богом, мы говорим о том, что в том состоянии, в котором я нахожусь, у меня есть посильный голод, посильная тоска, посильное желание. Но Бог может видеть, что эта тоска, желание, голод еще не так глубоки, что они утолятся от первого мгновения нашей встречи и что потом, как дети, которых мать обняла, расцеловала, они отрываются от нее, потому что хотят бежать снова играть в сад. Я думаю, что нам это надо помнить всегда, и вот когда мы говорим о встрече с Богом, мы должны помнить о том, что мы желаем Его встретить — но почему? Потому ли, что Он удовлетворит все наши нужды, потому ли, что Он заполнит какую-то пустоту, которая находится в нашем сердце, или потому что Он так нам дорог, что мы готовы опустошить нашу жизнь, опустошить наш ум и сердце для того, чтобы все принадлежало Ему. Чтобы Он мог вселиться в эти таинственные глубины и что тогда бы совершилась такая встреча, о которой мы и мечтать не умеем. Потому что мы всегда думаем о мгновенной встрече, о короткой встрече, о встрече, которая оставит за собой сладкое радостное воспоминание, но не о том состоянии приобщенности раз и навсегда, навеки, причем приобщенности, которая не всегда является постоянным счастьем и радостью, но верностью, верностью до конца, непоколебимой верностью, когда, встретив Бога, мы готовы без Него быть, но только Его дело совершать.
Вы, наверное, помните евангельский рассказ о том, как Спаситель Христос после Своего Воскресения послал Своих учеников в мир, спасать мир. Нам кажется, что это так просто. Христос умер за всех, Он воскрес, Он дал им Духа Святого, и теперь Он их послал. Но Он с ними расстался, Его больше с ними не было, душа их тосковала по той радости, которая у каждого из них была, когда они были рядом со Христом, могли Его видеть, могли Его слышать, прикасаться Ему. Вы, наверное, помните место из послания апостола Павла, где он говорит: Жизнь для меня Христос, а смерть приобретение, потому что пока я живу во плоти, я отделен от Христа… Только смерть может разорвать эти узы, которые ограничивают меня всем земным, и дать мне стать лицом к лицу со Христом живым уже навсегда, неразлучно. Мы должны быть готовы именно к этому. Мы встретили Христа, мы уверовали в Него, пусть несовершенно, пусть только посильно, мы живем этой верой, мы должны эту веру превратить в непоколебимую верность. И быть готовыми быть посланными Христом, отделиться как будто от Него, так, чтобы Он был с нами только невидимо, но не ощутимо, не постоянно держал бы нас за руку, как мать держит ребенка. И вот когда мы говорим о встрече в молитве, о встрече в духовной жизни, мы должны помнить именно это: что встреча эта совершается раз и должна заполнить наше сердце желанием, чтобы никогда ничто не стало между нами и Христом, Которого мы так встретили. А дальше мы должны быть готовы то Его встречать, то Его не встречать, то Его искать, но искать с надеждой, искать с уверенностью, что Он верен и что Он явится нам тогда, когда мы будем на это готовы, вот как в рассказе о старце Силуане. Он молился, молился. Он хотел встретить Христа, он тогда был более зрел, чем кто бы то ни было из нас, это совершилось уже тогда, когда он был в монастыре, уже чуть ли не на четырнадцатый год его жизни там. Он все эти годы боролся о том, чтобы приобщиться Христу так, чтобы никогда с Ним не разлучаться, и Христос ему дал созревать.
И мы должны помнить, когда молимся и ищем встречи, что мы должны искать — да, встречи, но должны искать в себе все условия, которые эту встречу могут сделать или мгновенной, или окончательной. Христос стоит у двери каждого из нас и стучит, но мы не отзываемся, большей частью. Часто приходит время, например, на сон грядущий помолиться, но такой наплыв различных мыслей, воспоминаний о прошедшем дне, мыслей о том, что впереди, думы разные, и мы откладываем молитву, потому что хотим до конца пережить то, что нами уже встречено. И мы должны быть готовы ради встречи с Богом, сказать: это от нас не уйдет, то, что я пережил, во мне улеглось, никто у меня этого отнять не может, я могу на время даже забыть, а оно во мне лежит и может всплыть в любое мгновение; но теперь я все оставлю в стороне, все, без остатка, и побуду со Христом. Я, может быть, не ощущу Его присутствия; я, может быть, не осознаю даже его достаточной глубины, но я Ему скажу от сердца, искренне, правдиво, то, что мне нужно Ему сказать, своими ли словами или словами святых.
Но если мы употребляем слова святых, мы должны постепенно сделать их своими. Если они остаются только словами святых, которые мы повторяем, это еще не наша молитва. Мы должны постепенно научиться тому, что вложили святые в эти слова: тем мыслям, той вере, тем чувствам, той решимости, которую эти слова содержат. И для этого нам надо задумываться над тем, что значат эти молитвенные слова. Когда я говорю Господи, что я этим хочу сказать? является ли это просто “кличкой”, которая принадлежит Богу. Значит ли это только, что, хочу я того или нет, Ты все равно Хозяин моей жизни. Или значит, что из всех господ на земле и на небе я Тебя выбрал своим Господом, Хозяином всей моей жизни, что я Тебя зову своим Господом, потому что я Тебя избрал, так же как Ты в свое время меня избрал. И так надо продумывать каждую молитву, которую мы произносим, чтобы каждая молитва для нас была правдой, не только повторением опыта святых, а приобщением к этому опыту. И это дело целой жизни. Но это дело надо начинать теперь, сразу, не откладывая. И для этого надо продумывать слова просто с их объективным значением, продумывать эти слова с тем, что они для меня значит, продумывать эти слова, ставя вопрос: а что я о них знаю на опыте по отношению к Богу. И тогда постепенно каждое слово молитвы приобретает какую-то жизненную силу, какую-то взрывчатую силу. И когда мы эти слова произносим, они нашу душу взрывают, озаряют ее, дают ей импульс, толчок и нас приобщают к опыту этого святого, и к тому, что стоит за этим опытом, к Богу, который этот святой переживал.
Я не хочу остановиться сейчас на множестве слов, о которых я хотел бы как-нибудь при случае поговорить, но хочу остановиться коротко на словах Иисусовой молитвы: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного. Эти слова в монашеской традиции и, переливаясь из монашеской традиции дальше, перешли очень широко в православный мир. И мне кажется, что нам надо знать, как эти слова употреблять. Центр этих слов — имя Иисуса Христа. И к этому относится то, что я только что сказал: слово должно иметь взрывчатую силу. Если я говорю “Иисус” только как “название”, это фактически правда, но это до меня не доходит. Вы, наверное, знаете, как бывает, когда мы думаем о людях. Мы думаем о чужом человеке, вспоминая его имя, отчество, фамилию, и это остается холодной мыслью. Мы можем вспомнить человека, который нас обидел, и наше сердце волнуется гневом, раздражением. Мы можем думать об этом человеке и подумать: нет, мне надо переменить мое отношение к нему, и начинает рождается примирение и покаяние. Мы можем думать о человеке, который нам друг — с радостью; мы можем думать о самом родном, близком, любимом человеке, и когда его имя всплывет в нашей памяти, в нашей душе, вся наша жизнь как бы собирается вокруг этого имени, вся наша жизнь сосредотачивается на этом имени. Вы, наверное, знаете, каждый из нас знает какое-нибудь имя, вокруг которого собирается вся любовь, вся радость, вся нежность, вся надежда, все живые чувства души. И только тогда, когда имя “Иисус” приобретает эту силу, это значение, Иисусова молитва делается силой, которая преображает жизнь человека.
Но для этого недостаточно эту молитву повторять по четкам ли или без четок, безразлично, потому что от количества может ничего не прибавиться. Когда я был юношей, я сделал попытку молиться Иисусовой молитвой и пробовал молиться так, как прочел в той или другой книге: много подряд, много, много, много… И пришел момент, когда вдруг я почувствовал, что я больше не молюсь, но что эти слова в моей голове вертятся без всякого чувства и что я не могу от них оторваться, что это дурман, а не молитва. И я тогда себя заставил перестать молиться, потому что это была уже не молитва, а, как я сказал, дурман. И после этого, поговорив со своим духовником, почитав Иоанна Златоуста и других, и у Феофана Затворника это ясно сказано, я обнаружил, что самое простое — это стать перед Богом в сознании, что Он невидимо, неощутимо здесь есть. Что Он может явиться мне ощутимо (я говорю не о видениях, а внутреннем ощущении) и что Он слышит то, что я говорю, и сосредоточивая внимание на словах, но переживая Его Имя как самое дорогое, как святыню, я скажу: Господи Иисусе Христе (то есть: Посланник Божий) Сыне Божий (Бог, Сын Небесного нашего Отца, Который стал сыном человеческим), помилуй меня, грешного…· Причем вкладывая в слова реальный смысл. Мы часто думаем о слове “помилуй” в каком-то законническом смысле: не гневайся, прости; а слово “помилуй” значит — приласкай, будь мне мил, прояви ко мне нежность и любовь и спаси меня, грешного. Если мы думаем о помиловании только как о том, чтобы Он нас не осудил и не наказал, это законническое отношение. Если мы думаем о помиловании: Господи, я к Твоей любви обращаюсь, к верности Твоей ласки обращаюсь, прояви Твою ласковую любовь, согрей меня, я грешный… А “грешный” мы часто определяем опять-таки законническим образом: дескать, мы нарушили ту или другую заповедь и за это достойны наказания; — это не так. Да, мы нарушили не только ту или другую, но множество заповедей, но не в наказании дело. Вы, наверное, знаете из семейной жизни /…/
… я был непослушен, ты меня наказал и теперь мы квиты. Такие отношения с Богом неприемлемы, невозможны. Если мы прочтем Послание, кажется, Иакова, там образно говорится, что грех — это состояние человека, который из Божией области перешел в чужую область, в область без Бога. Это значит, что мы перешли грань и что мы больше не на Его территории, мы ушли в страну далече, о которой говорит Евангелие, мы не с Ним. И задача наша не в том, чтобы Он нас простил за то, что мы живем в чужой стране, что мы больше не с Ним, а задача в том, чтобы мы вернулись, перешли через этот рубеж и вернулись в Божию область. И когда мы говорим: я грешен, мы говорим: Господи, я мог бы, могла бы быть с Тобой вместе, все время, в одной области, а я выбираю столько других вещей, которые Тебе чужды, которые были причиной Твоего распятия, которые являются причиной моей растерянности, но они мне любы, они приятны, они мне дороги… И когда мы молимся Христу о том, чтобы Он нас помиловал, мы не молимся просто о том, чтобы Он нас простил: “Ну, Бог с тобой, что от тебя ожидать другого”. Нет, мы говорим: Господи, не теряй ко мне той любви, которая Тебя побудила стать человеком, которая Тебя побудила прожить мученическую жизнь на земле и мученическую смерть принять ради меня. Вот Твоя любовь! Дай мне ее, Господи, и дай мне ее увидеть так, чтобы моя душа была сотрясена, и чтобы я уже не мог уйти во страну далече…
Я на этом кончу эту беседу, хотя хотел еще довольно много сказать. Позволите ли вы мне еще одну беседу о молитве провести или нет? Если вы позволяете, то я проведу еще одну беседу и закончу то, что хотел сегодня сказать и на что у меня не хватило времени, потому что я слишком много и долго говорил о другом.
Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007;
«Спасение мира». – М.: «Медленные книги», 2018
* Цит. по изд.: Париж, 1952