Я хочу поделиться с вами всем, что накопилось... Беседа 13

На прошлой беседе я говорил, что попробую заключить ряд бесед о молитве некоторыми дополнительными замечаниями, и то, что я хочу сказать, относится не только к молитве, но и к чтению Священного Писания. Ибо относится это к тем словам, к тем выражением, которые мы постоянно употребляем, к которым мы так привыкли, что больше не вдумываемся в них. И это очень жалко, потому что, с одной стороны, они так богаты содержанием, и с другой стороны, как я говорил прошлый раз, если эти слова, эти понятия довести до нашего сердца, не только до головного сознания, но и до способности душой, всей душой, всем сердцем, всем существом отзываться на них, то наша жизнь может этими словами постепенно преображаться.

Первое я хочу сказать вот что: когда читаешь Ветхий Завет или даже Новый Завет, то многое, что мы читаем, мы должны продумать в контексте той обстановки, тех культурных условий, тех понятий, которые в то время господствовали. Есть места в Ветхом Завете, которые кажутся непонятными не потому, что в них что-либо есть такое, чего мы уразуметь не можем, но потому что мы не видим смысла в этом. Я вам дам два примера. Есть одно место, где говорится, что израильтяне начали возносить свои молитвы на вершинах холмов и гор; и Господь разгневался на них, и начались для них трудности и нападения врагов. Казалось бы: почему, в чем дело? Можно даже бы сказать в каком-то смысле, что если подняться на гору, то мы дальше от суеты земной, мы находимся на такой высоте, где почти что тонем в /море/ небесном. Но дело в том, что в то время на вершины поднимались язычники для того чтобы произносить свои молитвы, и поэтому когда израильтяне начали делать то же самое, они в какой-то мере отступили от того, чему были научены: молиться в своей среде, молиться, как им было предписано еще в законе Моисеевом. И тогда делается понятным, почему вдруг оказалось такое отчуждение по причине, которая нам кажется даже не существующей: причина была глубинная, она не к горам относилась, а к тому, как люди молились.

А другой пример, который часто приводят дети с изумлением: как случилось, что вся сила Самсона находилась в его волосах, и что как только он был острижен, он оказался бессильным и неспособным бороться против врагов? Я слышал разные объяснения со стороны учителей Закона Божьего для детей, одно объяснение нелепее другого. Но если подумать, что значило в то время (так же как в дореволюционной России со стороны духовенства) ношение длинных волос, то вы поймете, что эти длинные волосы в себе не скрывали никакой силы, но они были знаком полного, безоговорочного посвящения своей жизни, себя самого, всего что в человеке было, Богу. И когда Самсон выбрал любовь женщины и ей дал власть и возможность его остричь, действительно, ушла его сила, не потому что волосы ушли, а потому что это был последний знак его измены Богу, вернее, его взаимоотношения с Богом. Я вам даю эти два примера, чтобы вы, когда читаете Ветхий или Новый Завет, обращали внимание на то, что многое написано там, что можно понять только в контексте культуры того времени или обстановки жизни.

И теперь я хочу перейти на другое. Я уже указывал вам прошлый раз, что когда мы молимся, мы слишком легко употребляем слова, выражаем мысли, которые в свое время были выражены святыми и для которых эти мысли были криком их сердца и ума. А для нас они слова, порой благочестивые слова, которые порой до нас доходят, а порой скользят по нашему сознанию или по нашему сердцу. Молитвы, которые у нас остались от святых, это крик души. Они не садились перед письменным столом, чтобы их написать, эти молитвы вырывались из них, как кровь бьет из раненого сердца, но приобщиться к этим молитвам можно только тогда, когда сами мы сами приблизимся к этому состоянию.

Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое… Как часто мы это повторяем и забываем, в какой страшно трагической обстановке царь Давид сказал эти слова. Он полюбил замужнюю женщину и, для того чтобы овладеть ею, ее мужа послал в опасное место, где тот был убит. К нему пришел пророк Нафан и его обличил. И царь Давид вдруг увидел весь ужас, как бы двоякий ужас своего поступка, своего падения: убийства и прелюбодеяния. И тогда он перед Богом стал и закричал из глубин своей боли, стыда, ужаса: Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое!… и остальные слова этого псалма. Когда мы эти слова произносим, мы их произносим в совершенно другой обстановке. Ничего такого — дай Бог! — с нами не случалось. И для нас эти слова делаются как бы общим положением: да, я грешен, да, я заслуживаю Твоего осуждения, но Ты, Господи, меня пожалей, и прости, и не осуди…. Для того, чтобы молиться этим псалмом, этими словами так, как молился царь Давид, разумеется, не надо впасть в его грех, но надо посмотреть в глубь своей собственной греховности, и эту греховность включить в эти молитвенные слова. И чем более чутки наши сердца, тем легче это сделать. Когда мы бесчувственны к добру и ко злу, которое мы совершаем, тогда нетрудно эти слова произносить. Ну да, я знаю: я ближнего своего не люблю, о Боге не вспоминаю, живу, как мне нравится. Богу, конечно, это неугодно, — Господи, прости меня!.. Это легко. Но если мы вглядимся в глубины нашей собственной жизни, в то, что составляет нашу жизнь, какие наши поступки, какие наши мысли в течение хотя бы одного дня, какие наши чувства и переживания, какие наши отношения с людьми, какое наше отношение к Богу, тогда постепенно эти и подобные слова — и не только слова покаяния, но слова благодарности, слова радости вдруг делаются такими живыми и пронизывают нашу душу и ей дают жизнь. Поэтому очень важно, когда мы молимся и употребляем слова тех или других святых, подумать о том, какова обстановка, в которой они произносили эти слова, и какова наша обстановка; как я могу применить эти слова?

Я уже упомянул прошлый раз одну короткую молитву в начале литургии, где говорится: Господи, Твоя держава несказанна, Твоя слава непостижима, Твоя милость безмерна, Твое человеколюбие неизреченно… И когда все у нас хорошо, так легко это сказать. Признать величие Божией славы, величие державы Его — это дело простое. Или нет?.. Когда мы задумываемся над тем, что делается сейчас на земле, по всей земле и, особенно, в некоторых ее участках, где люди убивают друг друга, мучают друг друга, терзают, разрушают жизнь целых поселений, нельзя ли повернуться к Богу и сказать: Господи, неужели Тебе все равно, неужели Ты можешь это все это видеть и оставаться во Своей славе, сиять славой Своей, когда такая страшная тьма на земле?.. На это надо найти ответ, реальный ответ. Есть ответ! Есть ответ двоякий. С одной стороны, постольку, поскольку мы познаём Бога и знаем Бога, мы можем Ему доверять все больше и больше и понимать Его пути. А путь Божий по отношению к злу на земле — это Его собственное Воплощение, Его приобщение ко всему ужасу земной жизни, Его приобщение к нашей смертности через Воплощение и через крещение во Иордане и в конечном итоге Его смерть, смерть, которую Он принес как бы в доказательство Божией любви к нам: вы не одни, Я с вами. Вы терзаетесь — Меня терзают, вас убивают — Я Себя отдаю, чтобы Меня убили вместе с вами и чтобы Я мог вместе с вами стоять и молиться о помиловании убийц, о спасении грешников…

Но есть еще дальше слова: Твоя милость безмерна. Вот в этом контексте можно сказать: да, Твоя милость действительно безмерна, если Ты так нас любишь, что Ты готов вступить в нашу судьбу, разделить ее полностью и, будучи бессмертным, будучи безгрешным, умереть от греховности нашей — нашей смертью, не Своей. Человеколюбие Твое неизреченно: да, если кто готов всю свою жизнь отдать для другого человека, он действительно велик, но если подумать о Боге, Который, будучи бессмертным, принял на Себя смертность, чтобы разделит нашу судьбу и нас спасти, да, мы можем эти слова сказать. Но для этого надо что-то пережить.

Мне вспоминается одна женщина, внучек которой умер. И она мне сказала: “Я больше не верю в Бога. Я Его просила о спасении моего мальчика, и Он ему дал умереть; я в Бога больше не верю!”. Я сказал: “А скажи: за целую жизнь — ты пережила первую войну, революцию, все, что было потом — столько тысяч и тысяч детей у матерей умирали. Неужели это не поколебало тогда твоей веры?”. И она на меня посмотрела с изумлением, которое на меня навело ужас, и сказала: “Какое мне было дело до них: это не мои были дети!”. Разве мы не реагируем подобным образом, может быть, не с такой резкостью, может быть, не так страшно, не так видно, и, однако…

Но с другой стороны, мы можем сказать: ладно, хорошо, я это понимаю, я что-то пережил такое, что мне позволяет это понять, но что будет в конечном итоге? И тут мы можем вспомнить слова книги Откровения, где после всего ужаса антихристова правления, мученической кончины верующих, мрака, страха, царства зла мученики встают перед лицом Божиим после Его победы и говорят: Ты был прав, Господи, во всех путях Твоих… ясно, включая и нашу смерть, и наши муки, и наше распятие и весь ужас, который нам пришлось пережить в себе и в других по любви к другим и нося крест, — крест, который Христос нам дал в наследство.

Если так относиться к каждой молитве (и я, конечно, слишком поверхностно вам объясняю молитвы, я слишком сам неглубок, я слишком мало сам сумел пережить эти слова, но я с вами поделился хоть тем немногим, что дошло до моего сознания и сердца), если мы каждую молитву святых так бы переживали, каждый по-своему, все глубже, глубже в течение всей жизни, тогда каждая молитва делалась бы для нас понятной и вдохновением, силой, которая преобразовывала бы нашу жизнь. Но для этого порой надо останавливаться на словах, которые написаны теми или другими святыми. Мы не всегда их можем понять с полной ясностью, потому что мы их читаем или на славянском языке, который не всегда мы понимаем так, как славяне его понимали, или потому что они в переводе, пусть на русский язык, с греческого или с других языков. И поэтому приходится задуматься не только над словами, но над тем, что они могут сказать.

Одна вещь, которая меня поражала много раз, это то, что наши святые, святые христианского мира читали Священное Писание порой в очень несовершенных переводах, но они их понимали с совершенной ясностью. Есть место в одном письме святителя Феофана Затворника, где он говорит о том, что да, перевод может быть несовершенный, но если ты эти слова примешь в сердце, если ты дашь им войти в глубины своего естества, то слова начинают преобразовываться. Есть место в писаниях святого Силуана Афонского, где он говорит о том, что Дух Святой нам открывает смысл тех слов, которые мы читаем, — не слова, даже не опыт собственного языка, даже не опыт жизни, а Дух Святой. Слова, которые кажутся или непостижимо трудными или слишком простыми, вдруг силой Святого Духа приобретают смысл и глубину. И вот для этого нам надо вдумываться в слова, которые мы произносим, потому что сами по себе они в смысл не вырастают. Я хочу этим сказать, что недостаточно повторять те или другие слова, чтобы рано или поздно в нашей душе они расцвели и преобразили пустыню наших душ в райский сад.

Я упоминал прошлый раз то, как мы употребляем слово Господи. Это слово, которое мы употребляем все время: Господь Иисус Христос… Господи помилуй.. Спаси тебя Господи!.. Придаем ли мы этому слову всю глубину, весь смысл, который заложен? Если мы говорим Господи, мы можем говорить две, очень различные, вещи. Мы можем признать, что Бог есть Господин нашей жизни, Он Хозяин жизни, ничего не сделаешь против этого, нравится нам это или нет, Он Хозяин, и поэтому Он будет поступать так, как Ему нравится, что бы мы об этом ни думали. И поэтому опять-таки, потому что Он всемогущ, мы должны подчиняться Его воле. Он Господь моей жизни, хочу ли я того или нет. Но это слово можно употреблять совершенно по-иному и сказать: Господи, мой Бог, мой Спаситель! Я Тебя выбираю хозяином моей жизни. Будь Господом моей жизни! Да, объективно Ты Хозяин, но я Тебя прошу быть Хозяином моей жизни. Я буду прислушиваться к каждому Твоему слову, вдумываться в каждые Твои речи или в образы, я буду вживаться в Твою жизнь для того, чтобы Ты стал содержанием этой жизни, чтобы Ты в ней господствовал, не потому что у Тебя есть власть, но потому что Ты мной желанный, мной любимый, потому что я хочу, чтобы Ты преобразил мою жизнь по образу Твоей жизни, мои мысли по образу Твоих мыслей, мое сердце согласно Твоему сердцу, мою волю согласно Твоей вечной спасительной любящей воле!.. Если мы научимся так говорить Господи и в этот момент почувствуем, что я Его выбираю своим Господом, Кем бы Он ни был объективно, это не важно, но я Его выбираю, я Его считаю и хочу считать и иметь Господином жизни моей, тогда можно поставить вопрос о том, какова моя жизнь. Я Его выбрал своим Господином, Хозяином своей жизни, и как же я живу? Живу ли я так, чтобы Он мог сказать: да, он Меня выбрал своим Господом и согласно с этим он и живет. Моя воля — его воля. Мои мысли — его мысли. Мое сердце стало его сердцем, он готов на все идти, на что Я пошел, потому что он не хочет со Мной разлучиться ни за что. Он хочет быть единым со Мной и не на мгновение, а на вечность…

Вот один пример. Есть другие слова, которые мы употребляем, которые тоже могут возродить наше сердце, нашу душу. К некоторым словам мы так привыкли, опять-таки, что они не являются как бы взрывчатым веществом в нашей душе. Мы их произносим, они ложатся спокойно на свое место. Сейчас мне думается о слове истина. Христос говорит: Я Истина, Я Путь, Я Жизнь... Что такое истина? Большей частью мы об истине думаем, даже в области веры, в категориях обычной жизни: истина то, что соответствует объективной реальности. Но истина — нечто гораздо большее. Господь сказал, что Он есть Истина. И на древних языках, и на современных это слово имеет порой такое богатое значение! Истина, на греческом языке алифия, это то, чего даже река смерти, река забвения не может размыть, это то, что может устоять против всего, даже река забвения, даже разрушение всего не может разрушить истину. Но в таком случае как мы должны к ней относиться! Как часто в течение истории, христианской истории в частности, люди вступали в защиту того, что они называли истиной, что им казалось истиной, и разрушали, губили друг друга. Истина не нуждается в нашей помощи. Она не нуждается в нашей помощи, если действительно истина это — Сам Бог. И это так ясно выражено на английском языке словом verity и на немецком Wahrheit. Оно происходит от старого корня, который все еще жив и действует в немецком языке w…            , защищать. Истина это то, что нас может защитить, не то, что мы должны защищать, она в нас не нуждается, она незыблема, она неколебима, но мы в ней нуждаемся. И veritas на латинском языке говорит о том же, от латинского глагола vereor, который значит: “я защищаю”. Истина на древних языках и на современных нам говорит о том, что это та сила, которая нас может защитить от погибели, это сила, которую ничто не может размыть или погубить.

И если мы думаем о том, что Господь нам говорит, что Он есть истина, да, подумайте, что случилось. Я вам упоминал из книги протопопа Аввакума то, как он себе представлял сотворение мира. И сказал Отец: Сын Мой! Сотворим мир и человека. И Сын ответил: Да. Отче. И Отец продолжал: Да, но человек отойдет от Нас, потеряет свое призвание, и для того, чтобы его спасти, Тебе придется стать человеком и умереть за него. И Сын ответил: Да, пусть так будет, Отче. И мир и человек были сотворены. Вот истина. Вот истина, которая покоится на том, что Господь Свою жизнь отдает. И когда в начале книги Бытия мы читаем, что Бог сотворил человека и вдохнул в человека дыхание жизни, Он как бы Себя Самого приобщил человеку, влил в него жизнь, которая является Им Самим.

О Святой Троице говорят образно, что можно себе представить Троицу как мы себе представляем солнце. Самое солнце непостижимо для нас, мы не можем ничего знать о нем так, как оно о себе знает, если можно так выразиться, но мы его познаём через свет, который льется и благодаря которому можно видеть все вокруг. Без него нельзя видеть ничего, но его видеть нельзя. Но кроме света от солнца льется на нас и пронизывает нас до глубин тепло. И вот в этом смысле Бог нас приобщает Себе и Себя приобщает нам. И истина — это то, что есть, как говорит об этом отец Павел Флоренский, это то, что есть без оговорок, без объяснений, каким образом, это самая абсолютная реальность. И когда мы говорим: Царю Небесный, Утешителю, Душе истины… — вот Дух этой истины, дыхание этой истины, сила, приобщающая нас этой истине, как тепло приобщает нас к тайне непостижимого солнца. Если так подумать, когда мы произносим слова молитвы, когда мы не думаем о том, что мы обращаемся к Духу, Который нам раскрыл истины — во множественном числе — а Который нам раскрывает Истину, то есть опять-таки то, о чем отец Павел Флоренский говорит, что истина это естина, это то, что есть в абсолютнейшем смысле слова, тогда мы начинаем задумываться: мне не надо защищать ту или другую истину, потому что те истины, которые мы хотим защищать, это наше представление о вещах, пусть оно основано на Откровении постольку, поскольку мы его поняли, пусть оно основано на нашем опыте постольку, поскольку оно живо. Но в конечном итоге истина нас защищает, не мы ее. И в этом смысле, какая радость думать, что нам не надо защищать истину, что нам надо в нее вживаться, жить ею так, как замерзший человек дает теплу себя пронизать, приобщается этому теплу. И когда Христос говорил: Аз есмь истина, Он говорит что-то очень великое о Себе Самом. Он не говорит, что принес нам учение, более истинное, чем какое бы то ни было учение до Него, Он говорит: посмотри на Меня, Я — истина, — Я полнота бытия, Я полнота жизни, Я — полнота реальности. Вглядись в Меня, приобщись Мне, соединись со Мной, и тогда и ты станешь истинным, реальным…

К этому я вернусь еще в другом контексте, но пока я хотел это вам сказать. И еще: слово свобода и слово послушание. Слово послушание употребляется в разрушительном смысле почти все время. Когда мы читаем жития святых, мы читаем о послушании; когда мы обращаемся к современным духовникам и священникам, нам часто говорят о послушании. И привилось к несчастью нашему понятие о том, что послушание заключается в том, чтобы исполнять чужую волю, воспринимать чужие мысли и их делать своими; и это очень жалкое представление о нем. Послушание от слова слушать. Послушание — это, то состояние человека, когда он всем своим существом вслушивается в истину, совершенную или несовершенную. Совершенную — если мы читаем Новый Завет, несовершенную — если мы слушаем слова того или другого священника. Мы должны научиться вслушиваться, но вслушиваться это значит хоть на мгновение, хоть на короткий срок себя самого забыть и погрузиться в опыт и в мысли другого человека, будь то Христос, о Котором апостол Павел говорит Человек Иисус Христос, будь то кто бы то ни было, кто с нами делится своим опытом. И только если мы научимся забывать о себе, для того чтобы погрузиться в опыт и мысль и сердце другого, мы можем освободиться от себя достаточно, чтобы так же погружаться и в Бога Самого.

Это мы видим в житиях целого ряда святых, которые нас именно этому учат: отрекись от себя для того, чтобы видеть, для того чтобы слышать, для того чтобы понимать то, что другим приносится тебе от Бога. Порой приходится следовать указаниям другого человека, так же как, когда мы дети, мы следуем указаниям преподавателя или родителей, которые нас учат тому, как читать, как писать, и т.д.; но только для того чтобы научиться и вспорхнуть на свободу. А свобода эта заключается в том, чтобы так приобщаться к Богу, чтобы с Ним делить Его мысли и сердце.

И тут я хочу сказать два слова о свободе. Слово свобода за столетия приобрело общественно-политическое значение: раб или свободный человек. Раб — тот, который не может распоряжаться своей жизнью. Свободный человек своей жизнью, как ему кажется, может распоряжаться. И, однако, не всякий раб порабощен в глубинах своих. Человек может по необходимости быть внешне порабощенным, но внутренне царственно свободным. И есть люди, которые наоборот, как будто свободны, а вместе с этим порабощены своим страхам, своим предрассудкам, своему невежеству и т. д. Я хочу остановиться на разных смыслах этого слова свобода, потому что мне кажется, это очень важно нам понять в контексте послушания.

Мы часто думаем, что быть свободным — значит делать, что бы я ни захочу. Но если задуматься над этим, мы видим, что я не свободен, что то, что я хочу, зависит от столького, что во мне накопилось за жизнь. Если в конечном итоге задуматься над тем, что такое свобода, то можно вспомнить слова Хомякова, который говорит, что свобода — это состояние человека, который стал самим собой в полном смысле слова, то есть таким, каким его задумал Господь. И для того, чтобы быть свободным, надо научиться владеть собой, — это начало свободы. Свобода нам не дается просто так.

И еще есть другая глубина понятия о свободе. Немецкое, английское слово Freiheit, freedom происходит от санскритского слова, которое в глагольной форме значит “любить” и “быть любимым”. Свобода заключается в том, чтобы любить и быть любимым, вот взаимное отношение свободы, не то порабощение, о котором часто говорят. И тут мы видим, что послушание и свобода могут слиться в одно, потому что если я верю в любовь другого человека и он мне советует то или другое, или действует своей душой, открывает мне всю свою душу, чтобы я знал, чему он научился за долгую или короткую жизнь, то я могу о себе забыть и, потому что я любим и отвечаю любовью, приобщиться тайне жизни, которая принадлежит этому человеку. Так, когда мы читаем молитвы, мы можем быть свободны. Мы не должны себя как бы “загонять” в слова или в образы молитв, которые читаем, но мы можем и должны приобщаться к этим словам, к этим образам и вырасти за пределы своей меры, соединяясь опытам и жизни людей больших, чем мы сами.

Вот что я хотел вам сказать в этой беседе о значении слов. Вы будете читать молитвы: обращайте внимание на слова, которые употребляете, и ставьте перед собой вопрос: правду ли я говорю или я только употребляю вежливые отговорки? И с другой стороны, недостаточно понять, потому что понять головой или даже краем сердца пережить что-то, еще недостаточно. Надо, чтобы все, что мы понимаем, претворялось в жизнь, в действие. Я не говорю: в поступки как таковые, но стало бы реальностью нашей жизни. Если мы говорим: оставь мне грехи мои, как я оставляю другим, недостаточно сказать: ну да, я ни на кого не обижен, и поэтому Бог меня может простить. Это не так, потому что мы постоянно вдруг замечаем, что в нашей памяти всплывает горечь, обида по отношению к тому или другому человеку. И тогда приходится всерьез подходить к вопросу о том, могу ли я эти слова сказать. Я вам уже давал этот пример и повторю его сейчас.

Когда я был подростком, я “насмерть” поссорился с одним товарищем. Пришел к своему духовному отцу и говорю: не знаю, что делать. Я попробовал читать Отче наш, дошел до: Оставь мне мои грехи, как я оставляю другим, и должен быть прибавить: только не Кириллу. Что же мне делать? Если я не могу его простить, значит, Бог простить меня не может… Отец Афанасий подтвердил: конечно, не может. — Мне же нужно прощение, что мне делать?.. Отец Афанасий на меня спокойно посмотрел и сказал: скажи честно: не прости меня, Господи, потому что я Кирилла ни за что не прощу. — Я не могу этого сделать! — Он мне ответил спокойно: А другого ты сделать не можешь, иди домой. Я пошел домой, и когда дошел до этого места, не смог этого сказать. Вернулся к отцу Афанасию в свое время: Не могу! Он пожал плечами: А тебе очень хотелось бы быть в состоянии его простить, хотя бы для того, чтобы тебя Бог простил? Я говорю: Да, очень хотелось бы! — Тогда скажи Богу: прости меня постольку, поскольку я Кирилла прощаю. Я попробовал, но почувствовал, что Кирилла-то я не прощаю; значит, невозможно; вернулся. Он пожал плечами: Перескочи!.. Я попробовал перескочить через этот отрывок, но было очень не по себе, потому что я хотел прощения, мне не было достаточно перескочить через это прощение. В течение нескольких месяцев я боролся, и, наконец, смог сказать: Прости, как я прощаю! — потому что вдруг понял, как ничтожна моя обида, как ничтожна моя ссора по сравнению с тем, что я прошу Бога быть моим Другом, меня простить, то есть меня принять как друга Своего. И этим кончилась моя борьба с этим отрывком. Но таких отрывков в молитвах у нас очень много.

А порой есть такие места, против которых мы, в сущности, ничего не имеем, если можно так выразиться, но они для нас ничего не значат, мы можем это сказать, но эти слова не вырастают из нашей души. Что же тогда делать? Тогда надо честно сказать Богу: Господи, я достаточно доверяю этому святому, который составил эту молитву, чтобы эти слова как бы от его имени сказать, как правду, но до меня они не доходят. Если можно, прими ее, как временный залог того, чем я может быть стану когда-нибудь. А затем можно повернуться к святому, который составил эту молитву, и сказать: Отче, отец Иоанн Златоустый, Василий Великий,… ты эти слова сказал, ты в это верил, ты это переживал, это была истина, реальность для тебя. Помолись за меня, чтобы эти слова до Бога дошли, и помолись за меня, чтобы рано или поздно я мог бы приобщиться твоему опыту!.. И со временем это бывает, мы приобщаемся. У меня был опыт, о котором я уже рассказывал, поэтому не повторю, о том, как я просто не верил, что определенная молитва может быть исполнена. И я обратился к святому, который ее составил, и сказал: я не верю, что это может быть, но это нужно; так я эту молитву скажу без всякой веры, а ты эту молитву принеси Богу и донеси обратно до земли. И это случилось. Я произнес эти слова, святой помолился, несомненно, потому что не моими молитвами был достигнут какой-то результат, и случилось то, о чем я просил и чему я никак не мог поверить.

Поэтому молитва должна стать постоянной борьбой: постоянной борьбой с самим собой, борьбой со всем злом или несовершенством, какое в нас есть; и каждое слово может приобрести в этом смысле значение, потому что мы не знаем, какое слово до нас дойдет или не дойдет. Вот я сейчас это сказал, и мне вспомнилось: ко мне пришла одна женщина, англичанка уже лет 45-50, неверующая, села передо мной, мы поговорили немножко, и она говорит: ну хорошо; скажите мне, что такое Бог, и я вам скажу, могу я поверить или нет. И я ей сказал: Бог — наш Отец. И помню, как она вскочила с места и закричала: только не это! И когда я ее спросил, в чем дело, я узнал, что ее отец был извергом, который измучил ее мать, ее самое, ее братьев. Это для нее был образ самого страшного, отвратительного и ужасного. И когда я сказал ей, что Бог — наш Отец, я худшего не мог сказать. Поэтому подумайте о том, что значат слова, которые вы употребляете в молитве, и что значат слова, которые вы читаете в Ветхом или в Новом Завете, что они до вас доносят. Если вы так будете поступать, то и молитва оживет, и вы через молитву оживете, и Бог станет реальностью, потому что Он есть Истина и Путь и самая Жизнь.

На этом я кончу свою беседу; помолчим немного и потом помолимся вместе и пойдем с миром.

Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007;

«Спасение мира». – М.: «Медленные книги», 2018