Я хочу поделиться с вами всем, что накопилось... Беседа 14

Те из вас, которые в прошлом году ходили на английские беседы, вероятно, многое из того, что я скажу сегодня и в последующих беседах, узнают как уже слышанное. Однако, меня несколько человек просили если не повторить то, что я тогда говорил, то на ту же тему провести ряд бесед, а именно о самом начале Ветхого Завета, потому что это начало является как бы ключом к пониманию всего того, что произошло потом и в истории человеческой и в духовной судьбе человечества. Поэтому я прошу у вас прощения за то, что, наверное, многое я буду повторять. Но вместе с этим я думаю, что тема настолько важная, что стоит над ней задумываться.

Начало Ветхого Завета, первые три главы нельзя назвать историей в том смысле, что по сравнению с тем, как пишется история в дальнейшем, она не может быть сравнена. Дело в том, что начало Ветхого Завета подпадает под категорию, которую отец Сергий Булгаков замечательно определил как “метаистория”. Что же это значит? Это значит, что на языке одного периода говорится о событиях совершенно иного времени. Говоря проще, мы не можем говорить описательно или даже передавать как пережитое то, что случилось в истории мира, мироздания и человечества до падения. Этот период совершенно для нас закрыт. О нем могут вспоминать, может быть, Адам и Ева, и то вспоминать только относительно ясно, потому что катастрофу, которую мы называем падением, концом райского времени и началом исторического, вспоминать с точностью невозможно, так же как (говоря, конечно, сравнительно) мы не можем пережить заново наше собственное детство. Мы можем о нем вспоминать по каким-то личным воспоминаниям. Еще больше мы можем вспоминать его по тому, что мы слышали от родителей и от других. Но пережить, передать то, что было тогда, невозможно. И вот так детство человечества и детство, начало истории вселенной могут быть переданы только образно, приблизительно, иносказательно порой. В этом отношении мы можем читать начало Ветхого Завета как бы книгу, которая передает нам реальность, но вместе с этим не описывает ее так, как вещи случаются, передает нам какую-то сущность постольку, поскольку она могла быть запомнена или может быть передана. Кроме того, в Ветхом Завете (я уже об этом упоминал в прошлый раз, кажется) есть трудности для нас в том, что мы не всегда все понимаем, потому что мы не знаем той исторической и психологической обстановки, в которой происходили события. Об этом я уже упоминал и к этому не вернусь. Но мне хочется остановиться на одном понятии, которое мне кажется очень важным, это понятие притчи.

В нашем понимании притча это рассказ, как бы иллюстрация к тому, что говорящий хочет передать. Говорить абстрактно не всегда возможно и не всегда полезно. Говорить образно не всегда точно передает то, что абстрактно надо было бы сказать. И вот притча является чем-то, очень особенным. Это рассказ, который кажется очень простым, но в котором есть сокровенный смысл. Причем сокровенный не в том смысле, что говорящий хочет спрятать от нас настоящий смысл вещей, а в том, что для того чтобы его уловить, надо врасти в самую тайну содержания этого рассказа. Слово “притча” на греческом языке парабола, и те и вас, кто изучали математику сколько-то, наверное, помнят, что такое парабола в математике. Это геометрическая фигура, которая начинается полукругом и потом дальше идут прямые линии вдаль, в бесконечность. У этого полукруга есть центр, а вдаль можно идти по прямой линии между этими двумя расходящимися линиями, как бы себе представляя, что то, что нам говорится в рассказе, мы можем уловить в этом центре, но от этого центра ушел какой-то другой центр в бесконечную даль. И мы можем следовать этой линии постольку, поскольку мы сами углубляемся в его понятие.

Рассказ о сотворении мира нам дан для того, чтобы мы нечто поняли о Боге, о мире, в котором мы живем, и о человеке. И вот первые слова этого рассказа: В начале сотворил Бог небо и землю… “В начале” это значит: вот с чего началось, — постольку, поскольку для нас это доступно. До этого был Бог, — Бог, Который для нас непостижим в Своей природе, Сам по Себе, Бог, Которого мы не можем постичь, если Он нам не откроется Сам. И вот в этот момент Бог совершил акт творения, Он из небытия вызвал все, что потом родилось. Святой Филарет Московский говорит, что мир повешен как бы на хрустальном мосту между двумя безднами: непостижимой бездной Божества и бездной небытия. Бездна небытия для нас непонятна, она опытом никаким образом не достигается, и только восходя глубже и глубже к Богу, углубляясь в него, приобщаясь Ему, мы можем приобщиться к этой иной бездне, то есть бесконечной глубине, которая является вечностью и Самим Богом.

Есть разные рассказы о том, как совершилось творение. У отца Сергия Булгакова есть одна фраза, которую я никак воспринять не могу, но которая, может быть, вам что-нибудь скажем. Он говорит: в начале Бог погрузился в ничто и из этого ничто выросло нечто… Эта фраза мне непонятна в том смысле, что ничто не существует. Было время, когда не было ничего, кроме Самого Бога, не было чего-то, во что Он мог бы погрузиться, что было бы вне Его. И поэтому мне кажется, что библейский рассказ, что в начале сотворил Бог, то есть вызвал к бытию из абсолютного небытия все то, что потом стало, более реален. Мы можем себе представить, что случилось, конечно, только воображением. Я не раз упоминал вам о том древнем рассказе, который повторяет протопоп Аввакум в своем житии о том, как некоторые представляли себе сотворение мира. Как Отец сказал Сыну: Сын Мой! Сотворим мир и человека! И Сын ответил: Да, Отче!.. И Отец Ему сказал: Сын Мой, человек отпадет от Нас, и Тебе придется стать человеком и умереть за него, чтобы его спасти. И Сын ответил: Да будет так, Отче… И был сотворен мир.

И вот здесь мы видим в каком-то переживании, больше чем в видении, что изначально миру была предоставлена свобода, право как бы самоопределения. Он был создан без пятна и порока, но он не был создан совершенным. Если говорить о человечестве, человечество было в лице Адама и Евы создано невинным, а предстояло человечеству из невинности вырасти в святость, из незапятнанности вырасти в такую меру, которая не может уже быть запятнанной. Мы знаем, что случилось в истории человечества, как человек пал. Но мы знаем тоже, к чему он был призван, потому что в Лице Спасителя Христа мы видим человека в его полноте и совершенстве. Тот же человек, новый Адам, как говорит о Нем Священное Писание; и о Нем сказано, кажется, в седьмой главе пророчества Исаина, которое читается под Рождество, что родится Чадо, которое раньше, чем сумеет различить добро от зла, выберет добро, в котором нет никакой тени, никакой порочности, ничего, что может устремиться ко злу. И так был создан мир: с возможностью чистоты, перехода из невинности к святости.

Но миру была предоставлена свобода, потому что совершенство не может совпадать просто с порабощением. Я прошлый раз говорил о свободе и не сумел сказать того, что хотел сказать. Слово свобода можно искать в разных корнях. Французский, английский языки знают слово liberty, libertй, и сейчас оно употребляется как политический лозунг, как право на самоопределение независимо от чего бы то ни было: что я хочу, на то я имею право. Но на древнем латинском языке, из которого родилось это слово, libertas, было состояние свободнорожденного ребенка, в отличие от раба. Это ребенок, который рождался в семье свободных людей, которые не были никому порабощены, но который является частью сложного человеческого общества. И для того, чтобы быть свободным, ребенок должен был подчиниться строгому обучению. Он должен был научиться владеть собой, побеждать в себе все то, что его унижает, что его делает мелким и недостойным состояния свободного человека в отличие от раба: телесные страсти, душевные страсти, все то, что может владеть человеком, должно было быть побеждено, он должен был научиться быть хозяином самого себя, с тем чтобы быть хозяином своей жизни. И поэтому для того, чтобы быть свободным, надо было победить в себе все то, что могло поработить вас — не извне, а изнутри.

Этот момент очень важный, потому что для того чтобы так стать свободным, надо пройти через целую школу послушания. Но послушания не такого, о котором мы часто думаем и которое превратно видим в монашестве, например, то есть состояние, когда человек исполняет чужую волю рабски, хочет или не хочет он того, согласен или не согласен. Послушание имеет значение гораздо более глубокое. Первые слова еврейского богослужения были: “Слушай, Израиль! Бог твой — Бог един”… Слушай, научись остановить все свои мысли, все свои переживания и вслушаться в нечто, что глубже и больше тебя самого. И в этом сущность послушания в настоящем смысле этого слова. Это состояние человека, который останавливает свои переживания, свои мысли, свои волеизъявления и говорит: вслушайся в то, что больше тебя…

Когда мы читаем жития святых, мы именно это видим: это соотношение между наставником и учеником. Ученик видит в учителе образ такой глубины, такой красоты, такой правды, что он хочет вжиться в этот образ, а для этого он должен отказаться от себя и забыть себя. Когда говорит наставник — мы это видим постоянно в житиях святых или в писаниях — ученик слушает, слушает всем умом, всем сердцем, всем своим существом, он не хочет, чтобы его собственные мысли мешали ему уловить глубокие, святые мысли его наставника. И это дает ему возможность перерасти себя и приобщиться к глубинам другого человека, а этот человек в свою очередь приобщался к глубинам другого наставника, и в конечном итоге все приобщаются к глубинам Евангелия, глубинам Христа, глубинам Духа Святого, глубинам Божиим. Вот смысл послушания. И в гражданской жизни Древнего Рима ребенок должен был научиться так слушать, так вслушиваться в тот опыт жизни, в то осмысление жизни, который ему передавался родителями, чтобы стать свободным, чтобы ничто внутри не порабощало его, чтобы он был хозяином своего внутреннего мира. И тут слово “хозяин”, мне кажется, не подходит, конечно, не подходит, потому что и на этом уровне хозяин должен быть не он, а правда Божия. И поэтому послушание заключается в том, чтобы вслушиваться и вмалчиваться, научиться молчать так, чтобы уловить не только каждое слово, но каждое намерение, каждый оттенок, каждый звук этого слова, услышать душу и ум говорящего, соединиться с ним. И в этом заключалось воспитание свободнорожденного ребенка, в отличие от раба. И только тогда человек может постепенно становиться самим собой, не тем, чем он себя видит каждый день: это я, какие бы ни были у меня недостатки, я таков!.. Нет, ты не таков. Ты  урод по сравнению с тем, к чему ты призван. Стать самим собой значит перерасти эмпирическое “я” для того, чтобы вырасти в ту меру, которая является образом Божиим в каждом человеке.

И тут вы, может быть, вспомните этимологию слова “свобода”, которая дается Хомяковым, которая оспорима, но интересна в этом контексте. Он говорит, что это слово происходит от двух славянских корней, сва и быть, что значит: быть самим собой; но не тем, которым ты являешься каждый день, а тем глубинным собой, который ты есть в мысли Божией.

И на этом пути, на пути воспитания свободнорожденного ребенка, на пути становления самим собой вступает еще другое слово, freedom по-английски, Freiheit по-немецки. Эти два слова происходят от древнего санскритского языка, которое значит “любить” и “быть любимым”. И тогда мы понимаем в контексте этих трех слов, что значит настоящая свобода. Это соотношение той любви, которая все отдает и которая все принимает, которая открыта другому, в конечном итоге — Богу, и которая отдается Ему безгранично, совершенно.

Я это упомянул в контексте сотворения мира, потому что с самого начала мир поставлен был перед задачей: он был сотворен совершенным, то есть без пятна, без порока, но в полной невинности. И призван вырасти в полную меру того, что задумал о нем Господь. И на этом пути мир, мы в частности, люди, должны научиться вслушиваться не в волю Божию как в волю власть имущего над нами, а в волю Божию как волю Того, Который раскрывает перед нами наши собственные глубины и Свои глубины, Который отдает Себя неограниченно нам и который нас принимает неограниченно.

Можно поставить вопрос о том, что же совершилось. В какой-то момент Бог сказал еще несуществующему миру: Я хочу все Свое, всего Самого Себя, безгранично, без ограничений отдать тебе, и Я хочу тебя без ограничений, полностью принять, какие бы ни были последствия. Бог сотворил мир для того, чтобы Себя отдать миру и для того чтобы принять в Себя весь мир. Апостол Павел об этом говорит, что когда придет конец времен, Бог станет все во всем... Как это дивно!

Мы не знаем, как Бог сотворил мир, в том смысле, что мы не можем себе представить, как можно из небытия вызвать к бытию все то, что мы знаем и чего мы не знаем. Но мы знаем, что в начале Евангелия от Иоанна нам говорится: В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… В греческом оригинале еще сильнее нечто сказано. Мы говорим: Слово было у Бога, как бы статически. Греч текст говорит прос тон Теон, то есть устремлено к Богу. То творческое Слово, которое родило весь мир, все мироздание и вещество и человека, всецело устремлено в глубины Божии. Как это дивно!

Я не умею этого объяснить, я вам только передаю то, что меня поражает. Отец произнес Слово. Это было Слово любви, это было творческое Слово бытия. И родился мир, которого не было до этого, для того чтобы быть любимым, и, если можно так выразиться, в Божией надежде на то, что он ответит любовью на Божественную любовь. Мы знаем, что мир не ответил, вернее, человек не ответил полной, безграничной, жертвенной любовью на Божию любовь, но мы знаем, что Божия любовь не поколебалась даже тогда, когда человечество изменило, отпало, отреклось, отвернулось от Него. Бог стал человеком, чтобы быть одним из нас и чтобы нас вести обратно в глубины Божии. И какой ценой!.. Ценой Воплощения, то есть принятия на Себя не только свойства тварности, но свойства тварности, на которую легла печать смерти.

Разве не поразительно то, что случилось на берегу Иордана, когда Спаситель Христос пришел и просил Иоанна Крестителя и Его крестить. И Креститель, зная, Кто Он, не соглашался: как я могу Тебя крестить? Ты не нуждаешься… Ведь люди крестились для того, чтобы омыть свои грехи, очиститься от грехов. И Спаситель ответил: Надо это исполнить… И что же случилось? Христос, Который в Своем человечестве был совершенен, в Котором не только Его человечество, не только Его душевность, но и плоть были неразрывно связаны с Его Божеством, то есть были бессмертны, погружается в эти воды Иордана, которые омыли грехи кающихся, но которые стали, если употреблять слова русской сказки, мертвыми водами, вся смертность греховности в них, в этих водах, осталась. И Христос погрузился в эту смертность, в смерть, которая Ему была чужда во всех отношениях, Он погрузился в нашу смертность и в нашу смерть, и в течение всей Своей жизни, недолгой, но такой трагичной, Он нес нашу смертность на плоти бессмертной. И когда Он был распят, Он не мог умереть, потому что Его человечество было неразлучно соединено с Его Божеством, Он был бессмертен и в теле Своем, но Он взял на Себя нашу смертность, и Он воскликнул очень страшные слова: Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил?.. Бог Его не оставлял, но в тот момент Он приобщился к самому страшному, самому жуткому, что есть в человеческом опыте: потере Бога. Это был момент, когда то, что Он взял на Себя при погружении в воды смерти, стало реальностью. Бог Его не оставлял, и Он не отворачивался от Бога, но смертность наша пронизала Его плоть до возможности умереть; а в душевности Его случилось нечто, что отец Софроний раз в разговоре со мной назвал “метафизическим обмороком”. Попущением Бога и Отца, согласием Его совершенной воли Он приобщился к самому страшному, что убивает человека: разлуке с Богом. Он на мгновение пережил то, что Он потерял связь с Богом и Отцом и умер, умер нашей смертью, умер из-за нас, умер ради нас, чтобы, когда Он воскреснет, Он мог нас приобщить к победе Своей над смертью и над всем злом, которое связано со смертностью и с грехом. Вот что случилось в начале. Потому что начало и воплощение Христово, и Его смерть и воскресение — все неразлучно соединено между собой. Державное слово Божие было сказано несуществующему еще миру: из небытия приди в бытие… — но за этим крылось еще иное. Это не приказ был, это был призыв: ты Меня еще не знаешь, а Я тебя люблю всей жизнью Своей Божественной и всей смертью Сына Моего Единородного. Приди, вступи в жизнь, начнись!.. И это было сказано не только человеку, но всему мирозданию, как мы видим в дальнейшем.

На этом я хочу кончить эту свою беседу, и я вам предлагаю помолчать немного и помолиться. У меня сейчас нет сил, очень долго продолжать.

Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007;

«Спасение мира». – М.: «Медленные книги», 2018