Я хочу поделиться с вами всем, что накопилось... Беседа 21

Я хочу сегодня продолжить начатую в прошлый раз беседу о Церкви и поставить вопрос о Церкви в новый контекст. Большей частью, когда мы думаем и говорим о Церкви, когда мы в ней живем, мы думаем о ней, как о человеческом обществе, в котором действует Бог. Более богословски мы думаем порой, что это – Богочеловеческое общество, первый член которой является Господь Иисус Христос, силой действующей в ней — Святой Дух, и что в Духе и Сыне мы соединены с Отцом. Что это общество, в котором вся полнота Святой Троицы нам раскрывается и, в котором вся жизнь Святой Троицы, которая есть крестная любовь, действует в каждом из нас и всех нас.

Но Церковь не является замкнутым человеческим обществом, собранным вокруг нашего Бога, Церковь охватывает собой всю вселенную. Подумайте и поставим это в контекст того, о чем мы говорили в самом начале наших бесед о сотворении мира.

Один из людей, который на меня произвел наибольшее впечатление, о. Георгий Флоровский, мне как-то сказал, что Церковь – это как купина неопалимая, т.е. как тот куст, который горел в пустыне и не сгорал, но который освящал все, что вокруг него находилось. Это был куст, который явил Моисею тайну Божиего присутствия, Его действия на земле. Это куст горел, этот куст сиял светом, этот куст не сгорал, потому что он был самим огнем, и вокруг него, как нам сказано в Ветхом Завете, вся почва стала святой – пронизанная огнем, и вместе с этим, сияющая светом. И Моисею было сказано: «Не подходи, не сняв обуви своей, потому что почва эта свята». Но с другой стороны, этот свет, это тепло не ограничилось тем небольшим пространством, на котором Моисей стоял, в котором ему было дано встретить. Свет этот проливался через весь мир, и тепло, огненное тепло распространялось по все вселенной.

Я помню другого богослова — православного бельгийского епископа Алексея Ван дер Менсбрюгге, который мне сказал: «Ты разве не понимаешь, что когда мы зажигаем даже малую свечу, мы видим ее сияние, и это сияние как будто меркнет с расстоянием. Приходит момент, когда мы больше не видим этого света. Эта свеча больше не освещает для нас того, что нас окружает, делается как будто в наших глазах темно, но ее свет незримо для нас распространяется до конца, до концов вселенной».

И вот эти два образа, мне кажется, очень многое говорят, должны нам сказать о Церкви. Если Церковь  это, то место, где Бог и Его тварь встречаются, если Церковь – это самая тайна этой встречи и взаимного соединения, то она охватывает всю вселенную, и вся вселенная, как мы видели в первых беседах моих, вся вселенная способна отозваться на Божие действие. Вы, может быть, помните, что я говорил о том, что вселенная вся возникла от творческого слова. Бог сказал: «Будь». И в этом «будь» он говорил одновременно: «Я тебя люблю» и «хочу, чтобы ты была для того, чтобы со Мной разделить все блаженство Мое. Будь, ты любима». И вселенная появилась. И как я старался объяснить, в Ветхом Завете сказано, что когда она родилась от этого творческого слова, она была хаосом, но не в том смысле, в котором мы обыкновенно говорим о хаосе, как о разрушенных городах, о сгоревших домах, о судьбах человеческих, которые разрушены человеческой злобой. Нет. Это был хаос в другом смысле. Это была совокупность еще не проявившихся, не раскрывшихся возможностей. Этот хаос был совокупностью всего того, что могло стать и еще может стать. И над этим хаосом дышал Святой Дух, вызывая из глубин этого хаоса, из совокупности всех, не раскрывшихся еще возможностей одну возможность после другой: раскрывалась земля, раскрывалось море, раскрывалось небо, раскрывались светила, раскрывались растения, раскрывались животные. И, наконец, отдельным действием Божиим открылся человек. И вот в этом раскрытии хаоса, становящимся космосом, т.е. (это греческое слово, которое значит) красотой, из возможности, становящейся реальностью, все более славной, дивной красоты, это совершалось действием того, что св. Григорий Палама называет энергиями Божиими, т.е. Самим Богом, пронизывающим Свое творение, приобщающим это творение к творческому становлению, и в конечном итоге, когда начали разверзаться все возможности, раскрываться вся красота и глубина вселенной, и это без конца, Бог сотворил человека. И человека Он сотворил из праха, т.е. он его сотворил из основной как бы материи, основного материала сотворенного Им мира для того, чтобы человек был бы сродни всему тому, что было создано. Он — не вершина, которая стала бы чуждой глубинам, он принадлежал и принадлежит, он сродни всему тому, что есть, от самого малого атома, до самой великой галаксии, проходя через все, все, что было сотворено,  и что раскрывается постепенно перед нами. И в человека Господь вдунул свое собственное дыхание, Он приобщил человека при его сотворении к Себе Самому. Это не то, что жизнь была ему дана, это была приобщенность к божественности, изначальная, но приобщенность. Это была совершенная, сияющая, благодатная невинность, которая должна была превратиться постепенно, раскрыться, вырасти в святость. И вот в этой вселенной случился грех, падение. И этот мир, который должен был быть руководим человеком от славы к славе, который человек должен был вести к полному, глубинному общению, единению с Богом, потерял свой путь. Не потому, что мир стал плох, а потому что человек, который должен был быть его вождем, путеводителем, не господствовать над ним, как владелец господствует над рабами, а быть руководителем его к полноте бытия и к полноте соединения с Богом, человек пал, а мир, мир остался невинен, чист от греха, но жертвой этого греха. Мир не согрешил, согрешил человек, но он, этот мир, стал жертвой человеческого падения. И вместо того, чтобы развиваться только по закону божественного управления, который должен был ему быть передан человеком по мере того, как он сам врастал в Божественную жизнь и вырастал в, полную, меру святости, к которой он был призван, это мир заблудился. Как говорит, и это я вам уже цитировал, св. Федор Студит, мир ничем не плох, но он подобен в одичалости своей доброму коню, которым управляет пьяный седок. Вот каков мир.

И в этом мире, в этот мир вошел Господь Иисус Христос воплощением. Из поколения в поколение, тысячелетиями человечество стонало, рвалось к Богу, человечество приближалось к Нему и отпадало от Него, но из поколения в поколение шла нить святости, Бого-отданности, преданности Богу, верности, веры, чистоты, которая передавалась от одного поколения к другому.

И это происходило не только в избранном народе, потому что до избранства, до призвания Авраама тысячелетиями шел этот процесс, когда человечество искало Бога, Который был отчасти потерян, Который неясно уже виделся, но к Которому была устремлена вся тоска, вся сила, вся любовь человечества. И в какой-то момент эта наследственная Богоустремленность, это наследственное очищение человечества из поколения в поколения дошло до своего предела, до своей вершины в лице Пречистой Девы Богородицы. Физическое естество Пречистой Девы, как всей твари, было безгрешно. Но душевное естество из поколения в поколение тысячелетиями очищалось и в Ней дошло до чистоты, которая сделала возможность Воплощения – соединения Бога с человеком, потому что этот человек по тварности своей был безгрешен и по подвигу тысячелетий отдал себя Богу в совершенстве преданности, веры и чистоты. И вот в какой мир воплотился Господь, и вот в каком мире родилась Церковь. И поэтому, когда мы думаем о Церкви, мы должны помнить, что это – не только Богочеловеческое общество, но что это — Богочеловеческое общество, которое живет, сияет для того, чтобы весь мир, все когда-либо сотворенное, все выросшее из этого слова творческого Божиего и дара Святого Духа дошло бы до полной своей меры. Как мы должны относиться к этой вселенной, как мы должны относиться к этому миру, который так возлюбил Бог?

И это мы видим в Церкви очень явно в таинствах. В лице Божией Матери совершилось величайшее таинство: плоть и кровь человеческая и душа чистой Девы соединились силой Святого Духа с Богом, и родился на земле в образе человека Божий Сын, Господь наш Иисус Христос, наш Спаситель. В Ней мы видим уже очищенную и освященную тварь — вещество этого мира, соединившееся с Богом, уже. Но мы тоже видим и другое: каждый раз, когда совершается таинство, сила Святого Духа сходит на вещество этого мира и приобщает это вещество к тайне Богообщения. И в высшей мере это — тайна святой Евхаристии, когда хлеб и вино, которые по своей природе чистые, оскверняемые бывают человеком, но чистые по себе, благодатью Святого Духа делаются Телом и Кровью Христа.

Вся вселенная глядит на это чудо, вся вселенная в Божией Матери видит себя освященной, и вся вселенная, глядя на Святые Дары, видит, чем она может стать, чем она может быть. Она может быть местом, где Бог и сотворенный мир неразлучно соединены, где тварь сияет полнотой Божественной жизни, и так сиет, так приобщена к этой Божественной жизни, что она может передаться грешному человеку, который с верой, с покаянием, с тоской по Боге подходит и открывает свою душу, и открывает свою плоть к приобщению через Хлеб и Вино к телесности Христа и к Духу Святому, и делается, как Сам Христос говорит, братом, сестрой Его, и через это, в этом чуде делается сыном, дочерью Отца нашего Небесного. И это мы видим не в меньшей мере, но не так явно, не так вызывающе, может быть, в других таинствах Церкви: когда освящаются воды для крещения, что происходит? Я об этом говорил в свое время, но повторю теперь в другом контексте. Эти воды Иорданские, в которых крестился кающийся еврейский народ, они омывали через покаяние людей грех, который на них лежал, который их осквернял. Но они делались вместо обычных вод мертвыми водами, водами, которые были пронизаны смертностью греха. И в эти воды погрузился Христос, и в эти воды Он погрузился для того, чтобы их очистить раз и навсегда от человеческой греховной скверны, но вместе с этим, облекся в этих водах смертностью человека, которая была смыта с кающихся людей. Эти воды смерти стали водами жизни. И когда мы осуществляем приготовление к крещению и освящаем воды, мы именно берем воды, какие они есть – оскверненные, потемневшие во вселенной после и от человеческого греха, мы их освящаем и делаем водами чистыми, освященными, водами жизни. И когда ребенок или взрослый погружается в эти воды, с него снимается скверна, и он приобщается к жизни, к жизни Христа, к Его чистоте, открывается перед ним вновь путь вечной жизни, т.е. совершенного, дивного приобщения ко Христу, и через Духа Святого к Богу и Отцу. И то же совершается при миропомазовании, то же совершается и в других таинствах, но и в малых действиях Церкви это совершается.

У нас в Требнике есть службы, о которых мы имеем мало представления. Одна из них меня особенно поразила, когда впервые я встретился с ней, это – освящение колокола. Освящение колокола, где мы молим Бога о том, чтобы благодать Святого Духа сошла на этот колокол, и чтобы его звук рождал бы новую вечную жизнь в людях, которые будут его слышать. Есть стихотворение одного из русских поэтов, я не помню, чье:

Поздний колокол, звучащий над равниною большою,

Прогреми над сердцем спящим, над коснеющей душою.

Звоном долгим, похоронным, всепрощающим прощальным

Прозвучи над сердцем сонным безнадежно беспечальным

Может быть, оно проснется и стряхнет с себя забвенье,

И быть может, содрогнется на мгновенье, на мгновенье.

Даже в области, на уровне поэзии, самого обыкновенного человеческого опыта, это было воспринято так. А в Церкви это воспринято, как благодатное действие. Этот звук колокола освященного приносит божественный звон в души человека и не только призывает их придти в храм помолиться или погрузиться в тайну приобщенности Богу, но еще рождает в них эту жизнь. Из глубин человека, из потухших, замолкших глубин вызывает жизнь. В этом смысле и Церковь является центром, чудом для всей вселенной. И когда мы совершаем таинства, когда мы ими живем, мы приобщаемся ко всему чуду Богосотворенного мира и участвуем в его спасении. Потому что, когда одна, хотя бы какая частица, один новорожденный ребенок, один взрослый человек приобщается к Богу так, то всей своей плотью он вносит в эту вселенную Богоприобщенности, и всей своей душой он эту Богоприобщенность влечет в глубины Божии.

Вот о чем мы должны помнить, когда мы думаем о Церкви. И поэтому так важно не забывать, что Церковь охватывает собой всю вселенную, всю тварь, все существующее в разной мере, по-разному, мы этого даже не знаем, в какой мере. Но мы знаем из житий святых, как животные, встречая святых, вдруг переставали быть дикими зверьми и делались новой тварью. Мы знаем, как совершал Христос и Его ученики, и святые в течение всей истории чудеса. Эти чудеса были не насилием над падшей, изуродованной тварью, это – не колдовство, это — не власть над тварью. Это — действия, через которые человек, который сам соединился с Богом в достаточной глубине, с достаточным совершенством, с достаточной любовью и смирением может вовлечь в эту тайну гармонии, восстановленной гармонии и другую тварь. Так Христос исцелял людей, так святые исцеляли людей, приобщая их к чуду своей собственной приобщенности или к собственной своей Божественной святости. Вот о чем мы должны помнить, когда мы думаем о Церкви.

И вот мы находимся перед лицом Церкви православной, в которою мы верим всей душой, всем сознанием, которая собой выражает истину, которую Христос принес в Своей личности, которая Духом Святым передается нам, которая выражена учением Церкви, которая находит себе выражение в молитве святых и в богослужении Церкви. И это наша православная вера, эта истина, которая горит, как Купина неопалимая, а порой, увы, из-за нас горит только малой свечой. Я говорил прошлый раз о том, как мы делаем недоступной веру и жизнь во Христе людям вокруг нас тем просто, что мы не сияем божественным светом, тем, что люди, встречая нас, глядя на нас, не видят воплощенного Христа, не видят, что мы являемся Божиим сиянием на земле. И когда мы, таковые, говорим о нашей вере, самые истинные вещи, люди слушают, и порой их поражает истина наших слов, но до них она доходит в каком-то ослабленном виде. Это наша ответственность. Когда святые говорили, их слова били в душу людей. Эти слова их преображали каждого человека, находящегося там, потому что то, что они говорили, звучало в их душе как звон колокольный, как голос Святого Духа. И есть присловие такое, которое я повторяю всегда священникам, которые должны проповедовать и докладчикам, которые должны говорить о своей вере: что если твое, что когда человек, стрелок стреляет из лука в мишень, он не может пробыть сердцевину этой мишени, если эта стрела одновременно не пробьет его собственного сердца. Конечно, это – иносказание. Это значит то, что если то, что ты говоришь сейчас, не пробивает твое сердце, не разрывает его до самых глубин, то твои слова могут оказаться пустым звуком для других людей. А вместе с этим, если то, что ты говоришь, является твоим исповедованием, является криком твоей души, если каждое слово в тебе звучит как истина Божия, то может быть кто-нибудь, у которого сердце открыто, может это услышать. Вот о чем идет речь в Церкви.

Но кроме православной веры у нас есть немало других вероисповедований. Как мы к ним должны относиться? Есть древние ереси, которые отвергнуты Церковью совершенно, которые больше не имеют никакого отношения к христианству. Те люди, которые не исповедовали Христа, как Бога, которые не исповедовали Его Воплощение как реальность, которые не исповедовали того, что во Христе, кроме Божественной воли, была свободная человеческая воля, те не принадлежат Церкви вовсе. Мы можем болеть душой за них, мы можем молиться о том, что бы каким-то чудом, может быть после смерти им открылось то, чего они не могли увидеть на земле, чего они не могли услышать от православной веры, потому что говорящие говорили от ума, а не от полноты преображающего опыта, но они не принадлежат Церкви на земле.

Но есть тысячи и тысячи других людей, которые не верят полноте православия. Что же с ними? Как к ним относиться? Я думаю, что тут нам надо задуматься внимательно и не судить быстро, помнить о значении и полноте православного вероисповедования, но помнить и том, что я сказал несколько раз: о том, что это вероисповедование до другого человека не может дойти, если оно не является жизнью того человека, который произносит святые слова.

Но я хочу вам дать два образа, которые меня поразили при встречах с людьми. Первый образ — это о том, что христианский мир очень похож на лес: стоят рядом друг со другом, либо поднимаясь, как колоны прямо к небу, либо наклоняясь в ту или другую сторону, деревья. И нам кажется часто, что они безнадежно друг от друга отделены, что они идут своим путем, что ни что не может их сблизить, потому что дерево к дереву подойти не может. И мне было сказано: не забывай того, что все эти деревья укоренены, ушли своим корнями в ту же самую почву, которая их питает, которая им дает жизнь, которая им дает силу расти, и что на какой-то глубине все эти деревья соединены своими корнями. А если ты подумаешь о том, что будет дальше, они все подымаются к небу, все рвутся к свету, и если они вырастут, если пройдет время, и они будут расти дальше и дальше к свету, рано или поздно это будут уже не стволы, которые параллельно подымаются к небу, это будут деревья, ветви которых, листья которых перемешиваются и которые составляют как бы один покров.

Как бы иллюстрируя эту мысль, мне вспоминаются слова Владыки Иоанна (Вендланда), который был одним из наших представителей при нашей первой встрече с экуменическим движением в 62-ом году в Дели. Я присутствовал на его слове, он за нас всех говорил. Он обратился ко всем инославным и сказал: «Мы вам не приносим новую, чуждую вам веру. Мы приносим вам исконную евангельскую веру, которую мы сохранили, но которой мы не сумели достойно жить. И мы вас зовем к тому, чтобы принять от нас все то, что вами забыто, и принести те плоды, которые мы не сумели по нашей греховности принести Богу и подарить вам».

Вот это – один образ, а другой образ мною взят из книги профессора Зандера Льва Александровича. Он написал книгу, которая по-английски называется Vision and Action, которая не была переведена, которая только вышла и не нашла себе должного отголоска. Он говорит о том, как люди могли разойтись,  и каким это образом бывает, что мы начинаем сближаться, еще не в состоянии соединиться, стать едиными, но все ближе и ближе подходим. Он дает такой образ: когда-то два человека живут долгие годы в дружбе, делятся всеми своими мыслями, у которых сердце открыто один другому, и вдруг случится разногласие. Разногласие настолько для каждого из них настолько значительное, что они больше не могут быть одним сердцем, одной душой, одной жизнью. Они отступают друг от друга, они не понимают, как любимый им человек мог так извратиться, и в какой-то момент, теряя надежду на то, что разговором они могут найти общий язык, они отворачиваются друг от друга и начинают идти каждый в свою сторону. И профессор Зандер говорит замечательную вещь: в первый момент они стоят спина к спине, они еще могут чувствовать своей спиной своего бывшего друга, от которого они отвернулись, на сто процентов, совершенно. Но они бесконечно от него теперь уже  далеки, потому что они смотрят в бесконечность. И они друг от друга уходят, и идут все дальше, идут все дальше, идут со своими мыслями, со своим новым опытом, со своими исканиеми, со своими новыми встречами. И постепенно у каждого из нас, из них образуется новое, иное мировоззрение, не то цельное, которым они обладали вместе, а иное, в котором частицы того мировоззрения и опыта сохранились, но к которому соединились еще другие мысли, другие чувства. И в какой-то момент они так далеки друг от друга, что им больше не страшно вспоминать о том друге, от которого они отвернулись с таким гневом, с таким отвращением. И они поворачиваются обратно посмотреть: а что с ним сталось? И что они видят? Вдали какой неопределенный остов: не то дерево, не то утес, а то, может быть, и человек. Да, это видение двинулось. Может быть, это мой бывший друг? Пойду-ка я посмотрю, что с ним сталось. Может быть, он пожалел о том, что мы так расстались, может, он вернулся к исконной нашей вере, к исконной нашей любви и дружбе? Пойду! И оба начинают двигаться друг ко другу, и начинают очертания делаться более ясными: сначала тело вырисовывается, потом начинает человек видеть лицо другого все ясней и ясней. Да, это – мой друг! Боже мой: как он постарел, как он изменился, а вместе с этим, какой свет в его глазах, какая красота в нем. Как это может быть, когда у меня вся истина, а у него ее нет? А, может быть, за эти столетия что-то в нем изменилось? Подойду ближе, спрошу его о том, что же ты узнал за эти столетия, а может быть, и тысячелетия? И когда они уже так близки, что могут различить черты один другого, могут слышать голос бывшего друга, они спрашивают другого: «Что у тебя осталось от прошлого?» И тот отвечает: «То-то и то-то у меня осталось». «Неужели у тебя это осталось? У меня это тоже осталось. А что ты еще нашел? Что у тебя есть такого, чего у меня, может быть, нет – хорошее или плохого?» И они друг другу начинают рассказывать о том, что они узнали за столетия. Минутами они оба ужасаются: «Как ты мог так измениться, как ты мог, как ты можешь верить в то, что ты сейчас говоришь?» И тогда – две возможности: или начинается вновь ссора, когда один другого обличает в неправде, или, научившись любить другого, потому что истосковалось душа по потерянному другу, человек начинает говорить: «Расскажи, объясни, как ты мог до этого дойти? Я хочу тебя понять, я тебе потом скажу о себе, но ты мне объясни себя». И когда так люди начинают друг со другом говорить, они делаются способными друг друга слушать и друг друга услышать.

Мне вспоминается одна фраза из книги Владимира Филимоновича Марцинковского, бывшего иподиакона патриарха Тихона, который говорит: во встрече людей, которые говорят о вере и думают иначе (это не точные его слова, а точные его слова таковы): не говори против другого человека, потому что, когда ты будешь говорить против него, он захочет защитить себя и закроется тебе. Говори выше него, чтобы он увидел, что выше его есть большая правда, большая красота, и что бы он захотел подняться до нее».

Вот как родилось, родилась встреча между верующими различных вероисповеданий: в начале она привела к чуду, к чуду взаимного открытия. Я помню эту встречу, я помню, как мы изумлялись тому, что мы так далеки друг от друга во многом, а в чем-то абсолютно основном мы едины, и как мы можем смотреть на человека инакомыслящего и думать: «Был бы я такой по жизни при всей моей вере. Вера моя чиста, а жизнь – о Боже мой, Боже!» И вскоре было решено, что мы будем встречаться дальше (вы можете потерпеть несколько минут еще?), будем встречаться дальше, будем делиться своим опытом, будем рассказывать друг другу все, что мы знаем о Боге, о человеке, о вселенной, об истине, обо всем, обо всем и постараемся понять друг друга. И увидели очень быстро, чтобы даже там, где мы расходимся, у нас достаточно общего есть, чтобы мы могли во многом сотрудничать. И было вынесено решение, которое такое значительное, такие плоды принесло, о том, чтобы вместе делать все, что мы можем делать вместе по совести, а врозь – только то, чего мы не можем по совести делать вместе. И вдруг открылось, что есть целый мир милосердия, сострадания, миротворчества, взаимного понимания, которое мы можем совершать вместе и продолжать вдумываться в то, что нас разделяет. Вот как мы должны, я думаю, относиться к инославию, не как к врагам, а как к людям, которые шли иным путем. Мы как деревья еще растем: сделаем усилие, чтобы вырасти до момента, когда все ветви, вся листва соединится и оживет в свете солнца.

В следующей моей беседе я хочу говорить с вами об отношении Церкви, о положении Церкви по отношению не к христианскому миру, к инославному миру, но отношению к древнему язычеству, к современному язычеству и к безбожию. Я предлагаю вам сейчас немножко посидеть, помолчать, отдохнуть от моей говорливости, и потом мы помолимся вместе.

Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007;

«Спасение мира». – М.: «Медленные книги», 2018