Я хочу поделиться с вами всем, что накопилось... Беседа 23

Продолжая наши беседы о Церкви, я хочу вернуться на несколько минут к теме, которая была предметом прошлой беседы, именно — о Православии, о ереси и об инославии. Православие мы всегда понимаем как учение Церкви, которое ничем не расходится с Евангельским учением и которое его раскрывает не только на словах, но во всех видах церковной жизни. Православие как слово говорит о том, что мы право славим и прославляем Бога. Это не только правоверие, это правая вера, которая расцветает в жизни; и в этом отношении православие выражается во множестве видов.

С одной стороны, в дивных богослужениях, которые выросли из тысячелетнего опыта верующих православных людей всех возможных земель, и национальностей и языков. С другой стороны, оно выражается в частных молитвах святых, где отдельные человеческие души, просветленные действием Святого Духа, пронизанные Божественной благодатью, взывали к Богу благодарением, поклонением, любовью, покаянием, радостью, горем, состраданием, всеми чувствами, которые в них рождала Божественная благодать по отношению к ним самим и по отношению к окружающему их миру.

И дальше: православие, то есть прославление Бога во всей Его дивности и красоте, конечно, выразилось и в иконописи, где благодатью Святого Духа отдельные люди были одарены способностью образно, видимо довести до нас, порой ослепленных, порой мало понимающих, истины веры. Святой Иоанн Дамаскин говорит о том, что если ты хочешь научить вере безграмотного человека, у которого нет доступа ни до чтения Евангелия, ни до чтения отцов Церкви, поставь его перед иконостасом, где изображены все двенадцать праздников, в которых раскрывается домостроительство Божие, в которых раскрывается история Божественного действия на земле во спасение мира, и объясни ему, что каждый  этот праздник значит, поставь его перед иконами святых и научи его вглядываться в эти иконы не для того, чтобы просто восхищаться их красотой, а для того чтобы через красоту познать Того, Кто является Красотой безмерной, Красотой неописуемой. И когда люди научаться вглядываться в иконы, научи их как бы через иконы видеть то, что за ними кроется, то есть научи их видеть икону, а за ней — то лицо, которое изображено на ней. Святой Иоанн Златоустый нас учит о том — я уже упоминал эти его слова — что если кто хочет помолиться, поставь его перед иконой Спасителя или Божией матери, пусть он вглядится в нее, а затем закроет глаза и уже ни видя линии, краски, а только соотносясь к тому, кто изображен на этой иконе, пусть молится. Пусть он (это уже не его слова) станет перед этой иконой, зная, что он находится в присутствии Живого Бога, Который хочет, чтобы Он был им познан, Который не может всегда ему явиться явственно, не только образно, как Он являлся некоторым святым, но даже в чувстве, но Который ему говорит: Я здесь… Ты меня, может быть, сейчас не ощущаешь, но Я тут. Радуйся тому, что потому что ты стал передо Мной, Я стою перед тобой. Молчишь ли ты или говоришь какие-то свои слова, глубокие или детским лепетом выражаешь свою душу, я слышу те глубины, из которых исходят не только слова, но чувства, тебя веду в те глубины, которые за пределом всяких слов, где совершается встреча между Живым Богом и живой душой…

И это доступно всякому человеку, потому что это не требует ни особенного ума, ни особенной веры, а только спокойной уверенности: что Бог нас сотворил по любви; и что мы стоим перед Ним, потому что Он нас любит; и что мы не можем, не должны бояться того, чтобы Его не было тут, потому что Он тут есть, даже тогда, когда мы от Него отворачиваемся. Как это дивно! Даже в молчании храма, даже в молчании леса, даже в молчании убогой своей комнаты человек может предстоять перед Богом безмерным, глубины неописуемой, славы непостижимой, но тоже милосердия бесконечного, любви к нам бесконечной, любви, которая выразилась на земле Воплощением и распятием, даром собственной Своей жизни, чтобы только мы могли поверить, до какой меры Он нас любит… И за пределом этого — весь простор, вся бездонная глубина Божественной любви, которую нам измерить нельзя, но в которую мы можем погрузиться молчанием, детским нашим лепетом, углубляясь в эти глубины через молитвы святых и через молитву всей Церкви и через жизнь всей Церкви, если мы только отдаем себе отчет в том, что нам предложено.

Мы входим в храм Божий. Этот храм построен верой людей, которые захотели дать Богу место достойное Его на этой земле, где Бог отвергнут тысячами людей, миллионами людей, где Он, как странник, ходит, стучась то в одну дверь, то в другую. Так же как Иосиф Обручник и Пречистая Дева Богородица стучались в двери Вифлеема, когда Она должна была родить Божественного Своего Сына, так и теперь Он ходит и стучится, не в материальные двери, а в двери человеческих сердец, но вместе с этим Ему негде главу преклонить, как Он Сам сказал. И вот вера простых людей, людей не великих, людей просто верующих создала тысячи и тысячи храмов, которые являются царской палатой, где живет Святая Троица, где воцарен Христос.

Если открыть царские врата, вы увидите — вы это видите каждое воскресенье — престол. Престол — это не просто жертвенник, престол — это царское седалище, престол — это то место, где восседает Живой Бог. Евангелие видимо для нас изображает Христа восседающего на Своем троне, и этот трон является Престолом Божиим. В другие моменты богослужения престол является и местом заклания, и местом Воскресения. Но Бог царствует в том жалком порой доме, который человеческая вера и любовь Ему создала. Когда мы приходим в храм, мы приходим к Нему. С каким благоговением должны мы переступить порог храма, не озираясь направо, налево, назад, не думая свои мысли, а думая: я вхожу в область, очертанную этими стенами, которая вся без остатка принадлежит Богу, где всё — Его и где Он Сам находится…

Но есть и другая сторона в этом деле. Как я упомянул, Он извергнут многими из сердца, из ума, из жизни; порой Ему нет места на земле. Мы знаем, что было в периоды гонений и в древности, и в наши времена. Ему некуда было пойти, негде было главу преклонить. И вот вера человеческая создала Ему место убежища. Когда мы приходим в храм, мы можем с ликованием сердца думать о том, что этот храм построен нашей верой и что в мире обезбоженном этот храм является убежищем для Бога, Который стал человеком для того, чтобы земля не осталась без Него. И когда мы входим сюда, с какой любовью, с каким благоговением должны мы войти! Странник, Бедняк, Гонимый — и вместе с этим Царь вселенной… Вот каким является для нас храм православный.

Но храм — это не все. Я уже говорил о том, что Церковь — это место, где среди людей, которые Ему поверили, которые свою жизнь Ему поручили, находится Бог во Святой Троице славимый, первый член земной Церкви, потому что Он человек, а не только Бог, Господь наш Иисус Христос; Он первый член Церкви. Вы понимаете, что это значит: принадлежать обществу, первый член которого является Сам воплощенный Сын Божий. И сила, действующая в Церкви в чудесах, в таинствах, в словах Евангелия, во всей тайне Божественного присутствия, в том, что Бог совершает над каждой нашей душой, это Дух Святой, и Отец наш Небесный тоже живет в Церкви. Церковь — такая тайна, которая должна была бы вызывать в нас ликование,  восхищение и вместе с этим священный ужас.

Мне вспоминается, как в России духовник Ивана Грозного святой Пафнутий /Боровский/, который жил затворником, раз был умолен монахами его монастыря совершить литургию, потому что священника у них не было. Он совершал литургию так, как никто не совершал до него. И когда он кончил, он сказал: братия, если даже когда-нибудь у вас не будет священника, не просите меня совершать Божественные Тайны. Совершить литургию для меня значит — умереть…

И когда мы приходим к литургии, когда у нас в уме кружатся пустые, порой греховные мысли, когда сердце наше еще не согрелось, когда мы не сознаем, что мы находимся в присутствии Живого Бога, мы могли бы вспомнить тех святых, которые не смели переступить порог. Вспомните мытаря, который остановился у притолоки, бил себя в грудь и говорил: Господи, помилуй меня, грешного! — и не смел даже вступить в ограду церковную, в это пространство, которое все пронизано Божественным присутствием, благодатью Святого Духа, присутствием Самой Троицы.

Мне вспоминается один человек, который пришел к нам в храм с намерением принести посылку для одной из наших прихожанок. Он был убежденный безбожник, и хотел так рассчитать свой приход, чтобы не застать богослужения, но он пришел слишком рано. Он сел сзади на скамье и потом, после службы он остался и обратился ко мне с вопросом: Что происходит у вас в храме? Я пришел сюда, зная, что Бога нет, зная, что все это выдумки. Но я просидел здесь часть службы, и меня что-то поразило. Что же происходит? Мерцание ли это свечей, заунывное пение ваше, коллективная истерика ваших прихожан?.. Я ему ответил: Я, если бы вы были верующим, ответил: это Божие присутствие. Но если вы знаете, что Бога нет, то у меня для вас ответа нет. Он тогда подумал и мне сказал: А можно мне прийти когда-нибудь, когда в этом храме не будет никого, и когда и вы уйдете, так, чтобы не наводить настроения на меня? Я хочу побыть здесь, посмотреть и учуять, есть ли здесь что-либо или нет, или просто пустота, пустое помещение. И он приходил несколько раз, и потом меня вызвал, и говорит: знаете, я не знаю, есть ли Бог, но знаю, что здесь что-то такое есть, потому что даже когда никого нет, даже и вас, я чувствую какое-то непостижимое для меня, непонятное присутствие. Но предположим, что Бог существует; что мне от того, что Он живет в этих стенах, под этой крышей, если Он никаким образом не воздействует на людей, не общается с ними? Я ему сказал: походите снова тогда, когда люди есть, и посмотрите на их лица, посмотрите им в глаза, когда они приходят и когда они уходят. Он так и поступил; и через некоторое время сказал мне: Знаете что, ваш Бог не бездейственен, это Бог, Который действует все время и каждого человека меняет. Я вижу, с какими лицами люди приходят, и с какими уходят; и особенно что-то, какое-то сияние в их глазах, когда они причастились. Значит, Бог не просто здесь живет пассивно, Он живет и действует, Он меняет людей. Я чувствую себя мертвым, мне нужно стать живым. Может ли ваш Бог что-то для меня сделать?.. С этого начались наши встречи; и кончилось тем, что он крестился.

Но этот человек сумел почувствовать то, чего не чувствует часто верующие, посещающие храм регулярно. Так легко привыкнуть даже к святыне, так легко привыкнуть к тому, что мы входим в Божественную область, и так надо за собой следить, чтобы не потерять благоговение, чтобы не потерять живое чувство или сознание, если у нас еще нет этого чувства. И когда мы становимся на молитву, не стараться из себя выжимать какие-то чувства, а стать перед Богом и сказать: Господи, я знаю, что Ты есть, я знаю, что Ты тут. Прорваться к Тебе насильственно я не могу, но я буду стоять в Твоем присутствии, Ты здесь, и я здесь. Если Ты захочешь, коснись моей души, коснись моего сердца и ума, соверши надо мной, что Ты захочешь. А иначе, с меня довольно того, что мне дано такое счастье: стоять перед Тобой и знать, что Ты меня видишь и что я могу к Тебе обращаться с молитвами, или с теми молитвами, которым меня учили когда-то, или просто своими собственными словами говорить с Тобой, говорить Тебе все, что захочу. Потому что я знаю, что Ты меня так любишь, что не отвергнешь, даже если то, что я буду говорить, недостойно ни Тебя, ни того святого места, где я нахожусь; но я буду правдив перед Тобой, все Тебе скажу…

В этом, мне кажется, может быть, сущность нашего православного опыта, который выражается, как я сказал, различно, и еще множеством других путей, но который должен выражаться тоже — и это очень важно — всей нашей жизнью, нашим взаимным отношением. Тертуллиан писал императору Траяну, что люди, которые встречают христиан, говорят: “Как эти люди друг друга любят!” Это для них непостижимо: как можно, чтобы люди чужие могли так друг друга любить! Можно ли сказать это о нас, о нашем приходе, о нашей общине, о нашей русской группе?

У нас такое преимущество над многими. Мы оторваны от Родины. В моем поколении мы Родину даже потеряли, мы были отвергнуты, лишены права называться русскими государственной властью. Но мы все оторваны от родной земли, от родного окружения, и встречаясь в храме или встречаясь вне храма друг со другом, мы находимся и на земной нашей родине, и на небесной, потому что небесная наша родина охватывает и землю, и небо. Как мы могли бы друг ко другу относиться! Я помню, когда я был еще мальчиком, вскоре после революции, с каким чувством мы отзывались друг на друга. Когда мы слышали на улице, в метро, где бы то ни было, русскую речь, сердце горело в нас. Разве это случается теперь в такой же мере? Нам живется — страшно сказать — слишком легко. Есть в Ветхом Завете слово об израильском народе: утучне и забы Бога. Разжирел и забыл Бога… Порой так хочется вернуться к тому времени, когда было и голодно, и холодно, и одиноко, и когда каждый русский был своим человеком для другого, и когда всякий православный, будь он русский или нет, был свой, был брат, была сестра. Мы можем это воссоздать сознанием, выросши, углубившись, уйдя в те глубины, которые раскрываются силой благодати, те глубины, где люди встречаются, встречаются в молчании, находят счастье в том, что можно побыть друг с другом безмолвно, зная, что они едины, неразлучны навсегда, на вечность. Подумайте об этом.

И кроме этого, конечно, мы призваны Христом, преобразить этот мир, сделать из этого мира место, где Бог у Себя дома, так, чтобы раскрылись врата Церкви и чтобы тайна Церкви, Божественное присутствие излилось из храма на весь окружающий мир. Это наша задача. И речь не идет о том, чтобы мы ходили и проповедовали православие, а в том, чтобы мы были православием. Чтобы, встречая либо одного из нас, либо нескольких из нас или всю Церковь нашу, люди смотрели и видели бы, что Царство Божие пришло на землю, что Бог живет в этих людях, что Он с ними, — и как бы нам прильнуть, присоединиться к этому обществу жизни, света… Вот наша задача.

Но за, почти что, две тысячи лет мы эту задачу не выполнили. Мы научились молиться. Мы научились многое понимать о Боге, о человеке, о жизни, о мире. Но теперь приходит время, когда это должно расцвести, я не знаю как, но в преображение мира. Чтобы этот опыт нами был передан всем, кто вокруг нас окружает, не словом, не попыткой убедить человека, а тем, чтобы всякий человек, встречая нашу общину или отдельного ее члена, мог бы сказать: как я хотел бы быть частицей этого живого тела!..

Вы можете сказать, что даже в истории Православной Церкви очень многое смущает. Я говорил уже о том, что не только включая православных, но всех христиан, за две тысячи лет было больше трех тысяч воин между христианами. Когда христиане убивали друг друга по той или другой причине, которая превосходила в их глазах тайну единства в Боге: он мне не брат, она мне не сестра, несмотря на то, что верит в того же Бога, что и я… И кроме этого, мы не создали общество любви. Речь не идет о том, чтобы всякого человека убеждать, а в том, чтобы жизнь преображать. Мы должны, каждый из нас, вдуматься в эту задачу везде: на работе ли, в семье, где бы мы ни были, чтобы наше присутствие было светом преображения. Не сознательно, может быть, потому что кто может сказать: вот, я войду в общество людей чуждых Богу и принесу свет туда… Нет, можно войти в это общество с такой открытостью, с такой любовью, чтобы что-нибудь случилось если не со всем обществом, то с теми людьми, которые уже готовы к преображению.

Не всегда в Церкви был покой. Вы знаете из истории Церкви, сколько было раздоров богословских и житейских. Мне вспоминается, как кто-то говорил при В. Н. Лосском о том, что Церковь непогрешима, и он сказал: Нет, Церковь, если говорить о людях, которые ее составляют, постоянно погрешает, даже против истинного, совершенного знания о Боге, которое — наша задача; но Церковь непобедима. Церковь состоит из людей: которые углубляются в истину; которые ищут ей все более совершенную форму выражения; которые по пути могут сбиться, ошибиться. Я помню, как отец Георгий Флоровский мне сказал: Нет ни одного отца Церкви, кроме святого Григория Нисского, у которого нельзя найти чего-нибудь, может быть, не идеально православного. Григорий Нисский этого не допустил, потому что был слишком осторожен в своих писаниях. Но со временем частичная неправда или несовершенное выражение истины изглаживается соборным опытом, то есть опытом общения с Живым Богом. Порой этот опыт в руках очень немногих людей. Был момент в средневековье, когда православная Церковь заключила унию с Римом. Один только епископ во всей православной Церкви отказался подписать акт унии, потому что это предполагало принятие целого ряда догматических, вероучительных положений, которые были неправославны. И когда ему было поставлено это на вид, когда ему братия сказали: ты понимаешь, что ты остался один? — он ответил: да, но я — православие… И он оказался прав, потому что в течение самого короткого времени причины, по которым православные представители Флорентийского собора согласились на унию, переменились, и православие вернулось и к истине и к единству.

Бог не допустит никогда, чтобы православие изменило истине. Потому что Истина — это то, что есть. Истина — это Бог, Который Себя приобщает людям, Который пронизывает их Своим присутствием, Который является светом их ума, огнем их сердца, крепостью их воли. Истину защищать нет смысла, — она нас защищает, потому что она — Бог Самый. Но вы должны знать, что в исканиях выражения этой истины будут колебания и искания, будут моменты, когда тот или другой богослов или даже святой скажет нечто, что смутит других людей. И начнется порой долгая духовно-умственная борьба, пока не станет ясна та истина, пока не засияет полным светом тот свет, который Бог принес нам.

Вот о чем я хотел вам сказать сегодня: о том, что такое православие. Его нельзя искать в учебниках, его нельзя искать нигде, кроме как в Самом Боге и в единстве всех в Живом Боге. Это требует подвига, самоотвержения, подвига того, чтобы отречься от своей узости, малости, и готовности открыться Богу, стать пред Ним и сказать: я стою перед Тобой, Господи, и молчу!.. Великие святые это умели делать — подумайте о святом Серафиме Саровском, о Сергии Радонежском, о сонме русских и иных святых, подумайте о тех, которые сейчас так открыты Живому Богу, что в них вливается благодать и переливается в сердца и жизнь других. Не надо нам бояться. Нам надо научиться встречать людей, и своих, и — страшно сказать — “чужих” лицом к лицу не для того чтобы перебороть, переспорить, а для того чтобы поделиться той долей и той глубиной истины, которая в тебе есть. И открыться той глубине истины и любви и света, которые есть в другом человеке, и не обязательно в православном, и не обязательно даже в христианине. Об этом я буду говорить в следующий раз, но нам надо быть открытыми, не наивными, но открытыми и научиться различать духи, различать то, что от Бога, и различать то, что испорчено нашей мыслью, нашими словами.

Церковь это такое непобедимое чудо, это купина неопалимая на земле, она горит и не сгорает, она светит, и этот свет, который льется на землю вокруг нее, пронизывает все глубины мироздания. Нет такого места, нет такого человека, до которого не доходит видимо или невидимо та благодать, которая изливается из Церкви. Как мы должны дорожить Церковью, как благоговейно должны мы к ней относиться, как мы должны ее оберегать от себя, а не от других, от всего недостойного нас самих, и Бога, и Пречистой Девы Богородицы, и святых. Говорят о страхе Божием, — вот где страх Божий: не боязнь, а ужас при мысли, что я могу кому-нибудь закрыть путь, что я могу не дать человеку прозреть, могу не дать человеку духом ожить. Недавно мне один человек сказал, что он встретил православного, который с такой беспощадной резкостью его обличал, что он почувствовал: здесь нет любви. Если таков Бог, я такого Бога не хочу, такому Богу поклоняться не могу, потому что во мне живет тоска по Живому Богу, по Богу, дающему жизнь, дающему ликование жизни, дающему свет… Подумаем об этом: это наша ответственность и это наша радость; и это милость Божия над нами. Вдумаемся в это!

Следующий раз я надеюсь, я думаю, что буду говорить о нашем отношении к внешнему миру, но тоже мне хотелось бы сказать тоже о внутрицерковных отношениях, о месте пастыря и паствы. Мы увидим, что у меня из этого получится; вы знаете, что я бесед своих дословно не готовлю, и открываю вам свое сердце. Оно бедное, узкое, непросветленное до конца, но то, что у меня есть, я хочу вам дать; и поэтому я не знаю точно, что скажу вам. Но я скажу то, что мне кажется насущным для того, чтобы жизнь вливалась в каждого из нас, чтобы было ликование жизни в нас.

Теперь помолчим немножко, соберемся и помолимся на прощание.

Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007;

«Спасение мира». – М.: Медленные книги, 2018