Я хочу поделиться с вами всем, что накопилось... Беседа 4

Ответы на вопросы.

…немножко длительней обычного, но я не уверен, что мы успеем разобрать все вопросы, которые были мне поставлены, и в таком случае мы перенесем часть этих вопросов на будущее наше собрание. Принимая в учет, что о. Михаила сейчас нет, и значит, нет вопросов, которые я ему дал прочесть, у меня здесь есть один вопрос, который мне достался немножко позже и который я вам прочту.

Меня смущает несоответствие между нашими словами во многих молитвах, что мы снова и снова называем себя недостойными рабами Божиими, и обращенной к нам всеобъемлющей любовью Божией и Его желанием видеть в нас детей и даже учеников Своих, но не рабов.

Здесь у нас языковая трудность, которую мы встретим еще в других случаях. Она заключается в том, что на славянском языке всякий слуга назывался рабом, не потому что он был порабощен, а потому что он был в полном подчинении. И понятие раба, которое осталось в Церкви, заключается в том, что раб — это человек, который всю свою волю отдал своему господину, который всю свою деятельность, все свои силы посвятил ему, не оставляя за собой никаких прав и никакой лазейки, если можно так выразиться. Это очень важно понять: что в этом смысле мы можем сказать, что верный ученик Христов может себя в этом, но только в этом смысле назвать рабом. Но рабом не в древнем смысл слова и не в том смысле, в котором обыкновенно это слово понимается, как человек порабощенный, человек, у которого отнята свобода и все права, который только имеет обязанности.

И у нас еще есть место в Евангелии, которое поддерживает поставленный вопрос, когда Христос говорит Своим ученикам: Я не называю вас больше рабами, но друзьями, потому что раб не знает воли своего господина, а Я всем с вами поделился… И это мы должны помнить: что мы ученики Христовы, что с нами Он поделился в Своем учении и в Своем общении с нами всем тем, что Он только мог открыть нам в грешном мире, но в мире, который был Ему открыт, сердца были открыты, умы были открыты, воля была открыта Ему. И в этом отношении Христос нас признает именно Своими друзьями. А вы, наверное, знаете, что значит слово “друг” на русском языке: это — другой “я”. Это как бы я сам, стоящий напротив себя самого.

Это соединение такое глубокое, такое близкое, и предел этой дружбы по отношению к Богу выражается у нас часто, всегда тем, что мы говорим в молитвах наших Богу “Ты”. На Западе эта форма речи пропала в значительной мере, потому что захотели выразить Богу уважение, почтение, подчиненность в значительной мере, так же как это делали по отношению к императорам или другим вождям. Но на русском языке, на греческом языке, на целом ряде других языков это “Ты” сохранилось, и это “Ты” имеет громадное значение, если мы только его продумаем и прочувствуем. Потому что “ты” говорят только самым близким людям. Я не говорю о том, как легко, скажем, в школе, в армии, в других обстоятельствах люди переходят на “ты” без всякого значения. Но когда мы переходим на “ты” с человеком, потому что он стал нам близок и дорог, потому что он получил для нас особенное значение, то это “ты” очень важно. Есть место у святого Исаака Сирина, где он говорит, что Бог ближе нам, чем собственная наша душа. Это, конечно, образное представление, это не богословская выкладка, но он говорит о том, что Бог и мы так близки, так соединены, что больше, чем наше собственное сознание, больше, чем наше собственное понимание себя самого, мы близки к Богу и Бог близок к нам. И мы Ему говорим “Ты”, потому что Он — самое близкое, родное нам существо. Это очень важно нам продумывать, потому что в молитвах и в богослужении мы привыкли говорить “Ты”, но мы не всегда задумываемся над тем, как это глубоко идет, как это нас связывает с Богом в такой неописуемой дружбе.

Вы, наверное, помните место в Священном Писании, где говорится: Стою у двери твоей и стучу. И мне вспоминается, как один человек мне говорил: “Как это изумительно! Бог стоит у двери моего сердца и стучит. Что же я Ему отвечу? Я Ему хочу сказать: Войди! Но я хочу знать, кто стучится, потому что мало ли кто может стучаться в мое сердце. И соблазн стучится, и грех стучится, и нечистые силы стучатся”… И есть такой детский рассказ о том, как человек подходит к двери и стучится и изнутри ему отвечают: Кто ты? И ответ: Это я! Ты разве меня не узнаешь? — Нет, тебе я не открою. — Но как же так… И идет дальше, как во всех детских сказках, долгая речь об этом, и наконец тот человек, который в комнате, к кому стучатся, на вопрос: “Но кто же я для тебя?” отвечает: Это я сам! И тогда дверь открывается и посетитель вступает.

И если мы можем так обратиться к Богу, если, когда Он стучится в нашу дверь, мы сознаем, что это самое глубинное “я” мое, которое только может ответить: “Войди, потому что ты и я на этой глубине — одно”. И поэтому когда мы говорим в молитве о том, что мы рабы Божии, мы этим хотим сказать, что мы всю свою волю, всю свою жизнь, все, что мы собой представляем, Ему передаем в руки. Чтобы это было Его собственное, и чтобы Он стал мной, и я стал бы Им. Вот единственное, что я могу сказать в ответ на этот вопрос. Но непременно помните, что когда мы говорим Богу, что мы Его рабы, это не значит, что мы Ему порабощены, что хотели бы быть свободными, да нет у нас свободы, что мы в рабстве, — это не то, это совсем иное представление и понимание того, что такое раб в этом контексте.

Другой вопрос, который мне был поставлен, относится к Посланиям апостола Павла. Когда мы читаем его послания, я думаю, мы все это замечали, он говорит как бы на двух языках. То он говорит очень определенно в категориях, почти что, Ветхого Завета, во всяком случае, еврейской, израильской веры его времени и Ветхого Завета, а минутами вдруг что-то иное он говорит; не противореча, конечно, тому, что он изначально сказал, а — потому что новое измерение открылось. И тут мы должны помнить, что апостол Павел писал самым разнообразным людям. Он писал своим соотечественникам, евреям; он писал людям, которые были язычниками и стали иудеями по вере, так называемые прозелиты; он писал язычникам, которые поклонялись богам и вдруг через его проповедь или через встречу с другими христианами обнаружили Христа и стали верующими во Христа. И поэтому он всем пишет на ином как бы языке, употребляя иные понятия. Когда мы читаем некоторые отрывки, они нам чужды, потому что мы не принадлежим этой мысленной традиции, мы должны перенестись из своего внутреннего и внешнего мира в тот мир, к которому обращены его слова. А некоторые его слова, некоторые главы его посланий обращены прямо к нам, потому что они обращены к человеку, — человеку без различия происхождения, прошлого или даже веры того времени. Я думаю, что нам очень важно это помнить и не изумляться, каким это образом тот же самый человек говорит, с одной стороны, всечеловеческим языком, языком, который достигает глубин всякого человека, а потом в некоторых местах обращен своей терминологией, образами, которые он употребляет, обращен к очень конкретной группе людей, для которых эти понятия — их собственные и реальные. Если мы хотим приобщиться полностью к Посланиям апостола Павла, нам надо сделать над собой усилие и попробовать понять и из Ветхого Завета и из того, что мы знаем из истории ранней Церкви, к кому это обращено и почему так говорится, почему он употребляет именно эту терминологию и такие образы.

Третий вопрос мне был поставлен в частном порядке, но я хочу его поднять с вами, потому что он совпадает с вопросом, который мне был поставлен письменно, но, к сожалению, у меня его нет ввиду отсутствия отца Михаила. Вопрос о том, можно ли молиться за неправославных и, в частности, за неверующих и за людей, принадлежащих иным вероисповеданиям.

Я думаю, что нам надо помнить то, что так ярко мы видим в Ветхом Завете: что Бог является Богом и Отцом всех. Что Он сотворил весь мир, что Он Творец каждого человека, что человек может, порой, отойти от Бога, но Бог от него не отходит, и человек остается для Него родным, своим. Мы знаем из Ветхого Завета, что когда Бог сотворил человека, Он вдохнул в него Свое собственное дыхание, и мы знаем от апостола Павла, что дары Божии неотъемлемы: что Бог, раз дал, Он никогда не отнимает. Мы можем это забыть, мы можем это как-то затерять в путанице наших глубин, но то, что нам дано — дано навсегда. И вот мы должны помнить, что всякий человек есть для Бога Его творение и возлюбленное творение. Он каждого из нас призывает в жизнь и каждому из нас Он дарит свою веру: Он верит в нас в момент, когда Он нас призывает быть, Он верит, что мы не обманем Его надежды, что не напрасно Он нас творит. В этом смысле вера не заключается в том, чтобы надеяться просто, что так случится, а — глубинное знание, уверенность без колебания. И в каждого человека Он верит, безусловно. И Он от него надеется на все, до последнего момента его жизни, и может быть и дальше, но, во всяком случае, до последнего момента его жизни Он на все надеется. Как бы человек ни пал, как бы он ни грешил, как бы он ни отступал от Бога, Бог не отступает от нас, и мы для Него остаемся, может быть, блудными, но Его собственными детьми. И Он от нас не отрекается.

А если говорить о любви, то мы знаем, какова любовь Божия по отношению к сотворенному Им миру: Бог стал человеком для того, чтобы спасти этот мир, спасти каждого человека, каждую тварь Своей жизнью и Своей смертью. И это очень важный момент, потому что Своей жизнью Он нам указывает путь жизни, как жить, Он нам не дает заповеди в смысле приказов: живи так и все будет хорошо, Он нам дает заповедь, говоря: если ты так будешь жить, ты будешь настоящим человеком, если ты отступишь от этого, ты полностью человеком не будешь, ты будешь раненой тварью, ты будешь изуродованной тварью… В этом разница между заповедями Ветхого Завета и Нового. Заповеди Ветхого Завета могли сделать человека праведным, в том смысле, что все исполнив, с него ничего нельзя было требовать большего. Заповеди Нового Завета на это не похожи: когда вы все это исполните, говорит Христос, признавайте, что вы все-таки остаетесь недостойными учениками… Не для того, чтобы нас подавить, не для того, чтобы мы чувствовали себя всегда недостойными, а для того, чтобы мы знали, что ничто никогда не разлучит нас от Бога, что всей жизнью и смертью Своей Он остается с нами.

И тут я хочу сказать нечто, что вызвало некоторое, большое смущение в некоторых людях. В одной греческой газете несколько лет тому назад было сказано, что я безбожник, а в одной русской газете несколько лет тому назад было сказано, что я и не православный и не христианин и что такое говорить можно только по наущению сатаны. Но я это все-таки повторю, потому что я глубоко верю, что это так. Это относится к тому соотношению, которое существует между Спасителем Христом и через Него с Отцом нашим Небесным и с Духом Святым и безбожником.

Трагедия креста и смерти именно в этом заключается, что человек не может умереть, если он не потеряет связи с Богом. Пока человек в лице первых наших прародителей не согрешил, т.е. не отвернулся от Бога, чтобы обратиться на тварь, он был бессмертен, и ему была открыта все шире разверзающаяся вечность. Отпав от Бога, человек живым на вечность не мог остаться, потому что это значило бы, что на всю вечность греховность, несовершенство, изуродованность вошли бы в мир, вошли бы в самую вечность. И Христос взял на Себя всю человеческую судьбу. Его земную жизнь мы все знаем, но еще к этому надо прибавить, что Он не мог умереть на кресте, не потеряв хоть на мгновение Свою связь с Отцом. Мне вспоминаются слова отца Софрония, с которым я говорил на эту тему, и он мне сказал: “Конечно, Христос в Своем существе оставался неразлучен с Отцом в Божестве Своем, но в Своем человечестве для того чтобы спасти всех, Он претерпел (то, что о. Софроний назвал) “метафизический обморок”, Он вдруг в Своем человечестве потерял Свою связь с Богом. И потеряв эту связь, Он мог умереть, должен был умереть и умер.

И это для меня имеет громадное значение, я вам это передаю, вы может быть от всего этого откажетесь, но для меня это имеет такое громадное значение, потому что это значит для меня, что нет ни одного безбожника, ни одного человека, который не нашел еще Бога или потерял Его, который остается вне опыта Христова. Никто с сотворения мира и до конца его не испытал и не испытает потерю Бога, влекущую за собой смерть, так, как ее испытал Сын Божий, ставший сыном человеческим и приобщившийся во всем, ко всей судьбе павшего человека. И это нам открывает душу и глаза на совершенно новое, иное отношение к безбожнику. Он тоже находится в пределе Христова опыта. Это изумительно! Это не понять, но это, может быть, самое драгоценное, что у нас есть: что не только грех нас не отделяет окончательно от Христа, но даже потеря Бога не отделяет нас навсегда, потому что Он ради нас это самое испытал.

И вот в этом контексте я хочу еще прибавить в связи с вопросом, который был поставлен: можно ли молиться за иноверцев? Если речь идет об инославных христианах, какой тут может быть вопрос? Люди, которые веруют во Христа, хотя бы даже несовершенно, которые живут этой верой, которые для того только и живут, чтобы быть верными Спасителю своему и Богу, не могут быть для нас чужими. И из опыта мы знаем, как часто мы встречаем людей любых христианских вероисповеданий, которые могут для нас послужить примером, образцом, которые изумляют нас своей верностью Богу и Христу. Я вспоминаю то, что я видел на войне, и то, что видел в течение всей своей жизни: людей, которые очень примитивно верили или придерживались взглядов богословских, которые мы не только не разделяем, но считаем ошибочными, и которые жизнью своей показали, что они Христовы. Человек не может отдать свою жизнь за ближнего своего, порой в страшных обстоятельствах, не будучи Христовым. Нельзя себе представить, чтобы Христос отверг человека, который отдал свою жизнь ради другого или других, сказав: ты не так понимал Символ веры, ты не так истолковывал Священное Писание… Христос посмотрит на глубины души этого человека и увидит в нем его исконную, основную верность и ему скажет… Есть такое место, кажется, у Исаака Сирина, когда Христос, встречая душу усопшего, встает со Своего царского седалища и говорит: Сядь рядом со Мной, Мой брат и соратник!..

Мне вспоминается хотя бы один случай. Был офицер во французской армии, убежденный католик, с которым у меня очень мало что было общего, потому что мы расходились в убеждениях очень резко. И вот он был послан вперед в бой и во время боя из защиты вышел шесть раз для того чтобы внести обратно раненых солдат. Он был пробит пулями, когда его принесли ко мне. Он остался живым, но остался он живым или нет, разве можно сказать, что если бросить на весы его взгляды, которые он унаследовал с детства, за которые он даже не ответственен был, потому что никогда православия не встречал, могут перевесить этот дар собственной жизни ради жизни других людей? И таких примеров можно дать много.

Я хочу отойти еще немножко дальше в связи с этим вопросом. Что же думать о язычниках? Во-первых, мы должны помнить, что человек, который никогда не встречал Христа, не может быть осужден в том, что он в Него не поверил или не верит. Во-вторых, мы должны помнить, что Христа люди встречают большей частью через христиан; и душа разрывается от боли и стыда, когда мы думаем: неужели Христа будут судить по мне? Неужели всякий человек, который меня (и это может сказать каждый из нас) встретит в жизни, будет судим за то, что он встретил христианина и не уверовал во Христа, тогда как мы, каждый из нас, так часто являемся пародией на христианина, уродством? И Христос нам ясно говорит: не всякий называющий Меня “Господи, Господи”, войдет в Царство Божие. Многие придут, которые скажут: Разве мы не бывали в Твоих храмах? Разве мы не принимали участие в том или другом? И Я им отвечу: Отойдите от Меня, делающие беззаконие… Поэтому осуждать людей за то, что они не Христовы, мы не можем, пока мы сами так далеки от образа Христа и от образа святых.

Вот мне вспоминается из жизни святого Стефана Пермского рассказ. Он вдруг узнал, что в восточной части России есть язычники, которые никогда о Христе не слыхали, и ему стало их жалко, и он захотел принести им благую весть, и для того чтобы это сделать, он выучил их язык и отправился и начал проповедовать. И вокруг него собирались верующие. И жрецы решили, что его надо уничтожить, потому что в спорах он своим сиянием их побеждал, и послали убийц. Они пришли — и ушли. И когда они вернулись к пославшим их, им сказали: что же вы не убили его? И они ответили: мы шли на то, чтобы его убить, но когда мы к нему подошли, он нас встретил с такой любовью, что мы пали на колени и поцеловали его ноги… Разве можно сказать о ком-либо из нас нечто подобное? А если нельзя этого сказать, то мы не можем осуждать тех людей, которые нас встречают и которые не видят в нас икону Христа, образ, живой образ Христа…

Но, кроме того, можно ли сказать, что в язычестве нет никакого познания о Боге? Что все язычество только говорит о неправде? Я думаю, что этого сказать нельзя, потому что когда читаешь писания языческих мудрецов, как часто встречаешь такие изречения, такие откровения, что радуешься о том, что Дух Святой им открыл это до встречи со Спасителем или вне встречи со Спасителем. Мы все почитаем Платона — не как святого, но как мудреца. В некоторых древних церквах на задней стене были написаны образы Платона и Вергилия, потому что в то время люди думали, что они так много знали о Боге, даже не встретив Самого Христа. Недавно вышла довольно большая статья отца Серафима Роуза, который один из самых узких православных мыслителей, каких я знаю, и который (он был специалистом по китайскому языку и философии) показывает, что учение Лао-Цзы и Евангелие от Иоанна совпадают по внутреннему содержанию. А это человек, который ни на какие сделки не идет.

Мне вспоминается также разговор, о котором я уже упоминал (простите, если повторяюсь) с Владимиром Николаевичем Лосским много лет тому назад. Я тогда был очень молод и с ним тягаться, спорить не только не мог, но не смел. Я ему говорил о том, сколько мне дало чтение восточной литературы. Он мне на это ответил, что в восточной литературе нет подлинного знания о Боге. Я не мог ему ничего доказывать, но вернулся домой (мы жили через улицу), выписал из Упанишад восемь цитат, вернулся к нему и говорю: Владимир Николаевич, вот я читаю святых отцов и всегда выписываю те места, которые меня особенно поражают. А вот тут восемь цитат, которые я себе записал и забыл написать имена их авторов. Можете ли вы по стилю, по содержанию мне указать, кто писал? Он сел и в течение нескольких минут написал мне восемь имен: Василия Великого, Иоанна Златоустого, Симеона Нового Богослова и т.д. И когда он кончил, я ему сказал: знаете что, Владимир Николаевич, это из Упанишад… После этого он их перечитывал и впоследствии совершенно по-иному рассматривал вопрос о том, знают ли язычники что-то подлинное о Боге. Конечно, не ту полноту, которая нам открыта во Христе, но какую-то глубину, какую-то светлость, без которой нельзя человеку остаться человеком и прожить.

И опять-таки мне вспоминается рассказ о том, как один из наших русских епископов приезжал на Афон и посетил старца Силуана и ему говорил о том, что он миссионер в Китае и что китайцев совершенно немыслимо обратить в христианство, что они такие замкнутые, такие тупые… И Силуан ему говорит: А скажите, владыко, что вы делаете для того чтобы их обратить? — Я прихожу в капище, озираюсь и потом обращаюсь к собравшемуся народу и кричу им: что вы здесь делаете, поклоняясь идолам? Разве вы не видите, что это просто дерево или камень, что они безмолвны, никакой власти не имеют вам помочь?.. — И что же тогда бывает? говорит Силуан. — Меня выкидывают вон… Силуан ему говорит: А знаете что, когда вы вернетесь в Китай, пойдите в одно из этих капищ и побудьте там тихо в глубине и посмотрите, как они молятся, послушайте их голоса, приобщитесь их благоговению, и через некоторое время, когда кончится время их молитвы, подойдите к их наставникам и скажите: вот я здесь стоял и меня так поразило ваше благочестие, ваша очевидная открытость Богу. Можно с вами поговорить о вашей вере? Пойдем, сядем на ступеньки, приводящие к храму. И когда сядете, ставьте им вопросы и слушайте, что они говорят, не противоречьте только, слушайте; и каждый раз, когда вы услышите что-то приближающееся к нашей вере, вы воскликните: как это прекрасно! Если бы только прибавить к тому, что вы сказали, то или другие понятие — и тут вы из Евангелия ему расскажете — какая была бы полнота ведения и молитвы!

Теперь я возвращаюсь к конкретному вопросу, который мне был поставлен: можно ли молиться за иноверцев, за язычников, за безбожников?.. За грешников, разумеется, можно молиться, иначе ни за кого из нас молиться нельзя было бы. Много лет тому назад этот вопрос был поставлен одному из самых строгих наших заграничных епископов, митрополиту Елевферию Литовскому и Виленскому, и он дал замечательный ответ, который меня тогда так обрадовал и просветил, то есть, излил свет в мою душу. Он сказал: есть несколько способов молиться за усопших. Первое, самое простое, это стать перед Богом и сказать: Господи, этот человек прошел через мою жизнь и оставил в ней такой светлый след. Его жизнь была или как свеча или как неопалимая купина, это был свет для меня, это был путеводитель для меня. Благослови его за то, что он это совершил в моей жизни!.. Это очень не похоже на то, как часто нас упрекают протестанты в том, что мы молимся Богу, как бы говоря: Господи, я знаю, что этот человек был грешный, но он был моим другом, а мы же с Тобой тоже друзья, так пожалей его, благослови его, прими его… Не в этом дело, а дело в том, чтобы сказать Богу: Вот что этот человек внес в мою жизнь: свет, истину, чистоту и т.д. Благослови его, Господи, за это!.. Это одно.

Второе (вот тут владыка Елевферий очень определенно говорил): мы должны помнить, что когда совершается литургия, на проскомидии, т.е. на подготовительной части вспоминается Голгофская жертва: Се Агнец Божий вземляй грех мира. Закалается Агнец Божий… И в этот момент не то что воспроизводится, потому что случившееся на Голгофе воспроизвести нельзя, но то, что случилось на Голгофе, делается реальностью этого момента в нашей среде. Здесь Голгофа, и Христос умирал за грешников и умирал, приобщившись даже безбожию безбожников. И поэтому этот момент совершения молитв на проскомидии он советовал употреблять для молитвы не только о православных христианах, о которых все равно молятся, но и о тех, о которых кажется, что нет, невозможно молиться в других обстоятельствах, я не вижу, как за него молиться…

Я вспоминаю одну книжку, которая была написана на английском языке русским писателем Чавчавадзе, она называется Father Vikenty. Это рассказ о русском священнике, который попал в эмиграцию, был убежденным эмигрантом и вдруг узнал о смерти Сталина. И сначала он подумал: Россия освобождена! И в тот же момент он с ужасом подумал: И этот человек стоит теперь перед Божиим судом. Какой это ужас, какой страх его сейчас объемлет, что с ним будет!.. И он бросился в церковь, стал на колени перед алтарем и сказал: я не знаю, как о нем молиться, но, Господи, если можно, спаси его, спаси его! потому что если он погибнет, как мы можем потом радоваться вечной жизни, зная, что один человек погиб?.. И тут я хочу еще нечто сказать. Как-то мне пришлось разговаривать с одним неусложненным священником, человеком, о котором можно было бы сказать, как католический епископ сказал о Jean-Marie Vianney, Curй d’Ars, которого упрекали в том, что у него образования не хватает; он ответил: Я не знаю, образован ли он, но я знаю, что он просвещен… И вот мне вспоминается этот священник, с которым мы разговаривали…

Вопрос:

МА: …умер для того чтобы спасти грешников. Как ты думаешь, этой неизмеримой любви все равно, безразлично, что какие-то Его твари сейчас выкинуты вон и находятся в вечном мучении? Как ты думаешь, это разве не продолжение Христова распятия? И дальше, если себе представлять концентрические круги вокруг этого центра, который есть любовь Божественная: в ком большая любовь, тот ближе к Богу, в ком меньшая любовь, тот ближе к краю. Как ты думаешь: те, которые ближе всего к Богу, неужели они могут безразлично относиться к вечным мучениям грешников и чувствовать, как им-то повезло, что они в Царстве Божием?! Если думать о тебе самом (он мне сказал), как ты думаешь, если ты будешь в аду, в вечном мучении, а твоя мать будет в Царстве Божием, неужели она посмотрит, как он мне сказал, “через перила” в глубины ада и скажет тебе: Разве я тебя не предупреждала? Так тебе и нужно!.. или у нее разорвется сердце от любви? Это простой священник говорил, но это совпадает в значительной мере с тем, что писал святой Исаак Сирин: что милующее сердце всех любит и всем состраждет, и праведникам, и грешникам, и даже демонам, находящимся в бездне, состраждет. И недавно было открыта другая его книга, которая все эти столетия была неизвестна, где у него целая глава о том, что он, несомненно, верит, что придет время, когда Бог победит зло во всем масштабе, во всем, во всех и откроется Царство Божие всем. Я сейчас в это вдаваться не могу и не хочу, но хотел вам упомянуть об этом.

Может быть, в результате того, что я сегодня говорил, у вас родятся новые вопросы и новые протесты, но я надеюсь к следующему разу о. Михаил принесет те вопросы, которые вы уже поставили которых около двадцати.

Я хочу теперь коснуться еще одного вопроса, и этим кончается наше время. Меня спросили, что такое притча. Притча это не иллюстрация, это не рассказ, который картинно говорит о том, что было уже сказано менее картинной речью. Притча это развитие, это вызов нам продумать и самое предложенное положение, и то, как оно перед нами развито. Вот вспомните притчу, которую мы недавно в церкви читали, о сеятеле, который вышел сеять. Некоторые зерна упали на каменистую дорогу и птицы их пожрали. Другие семена упали в тернии, и терние их заглушило. Некоторые семена упали на почву, которая могла бы быть плодотворна, но была не плодотворна, потому что не была обработана, а некоторые упали на добрую плодотворную почву. Ученики не поняли, как это относиться к ним. Мы так привыкли к этим притчам, что нам кажется странным, что они могли не понять. Но и теперь есть люди, которым можно представить такую притчу и кто-то скажет: что же это значит? Дальше Христос объясняет, что это значит. И нам кажется часто, что этим сказано все, но этим сказано далеко не все, потому что тут начинается вызов, брошенный нам. Ты чем являешься? Ты придорожный участок? Ты тернистая область? Ты неплодотворная земля? Ты плодотворный участок?..

И дальше идут вопросы: а чем же я таков? Каким образом я таким стал? Бог меня таким не сотворил. Кое-что я унаследовал от семьи, кое-что я собрал из жизни, кое-чем я стал по невниманию; сегодня я таков, но я не был таким вчера. Вчера я был чуткий, а сегодня совершенно бесчувственный… И вот притча это такой рассказ, который требует от нас того, чтобы мы задумались не головой только, но и памятью, и головой, и сердцем, и чувством, всем нашим существом над тем, что тут сказано, и нашли в себе, что мы представляем собой. В этом смысле самый рассказ является как бы началом. Дальше идет объяснение, а это объяснение требует от нас, чтобы мы его применили к себе и поняли то, чего не сказано, не открыто ни в объяснении, ни в самой притче.

На западных языках притча называется parabole. Те из вас, которые имеют какое-то представление о геометрии, знают, что парабола это такая геометрическая картина, где полукруг как бы продолжается в бесконечность двумя прямыми линиями. Но если себе поставить вопрос очень примитивно: как такая парабола может родиться? Так думали древние греки, так думали ученые в древности: как это может случиться? потому что они не выдумывали параболу, они из опыта что-то уловили, и вот этот опыт я вам хочу сейчас рассказать.

Возьмите круг: у него есть центр. Надавите на этот круг так, чтобы из круга получилось нечто вроде яйца. Сразу образуются две полукруглые конечности и в каждой конечности есть свой центр. И эти два центра связывают друг с другом, потому что мы знаем из архитектуры, что в Италии и в некоторых других странах были построены такие эллипсы с двумя центрами так, чтобы можно было сидеть в одном центре и ясно слышать разговор, который шел в другом центре. И это употреблялось людьми, которые хотели узнать чужие мысли, чужие намерения, предлагая им: Сядьте поодаль от меня, переговорите между собой, а я вас подожду здесь… И он сидел в другом центре и каждое слово мог слышать. Но представьте себе, что этот второй полукруг разрежут, что раскроется он вот так. Что случится с этим центром? Можно себе представить, что этот центр удаляется по прямой линии в бесконечность. И вот в этом смысле парабола является, очень замечательным, образом притчи. В центре есть рассказ, но дальше мы по этой прямой линии можем идти в бесконечность, — в бесконечность своего личного опыта и в бесконечность того, что нам открывает Господь.

Я вас задержал сегодня больше обычного, целый битый час, и прошу у вас прощения. Я ответил на те несколько вопросов, которые у меня здесь, и я взыщу с отца Михаила те вопросы, которые он обещался не только принести с собой, но на которые он обещал даже и отвечать. Теперь у меня к вам просьба. Я себя это время очень плохо чувствую и хочу вас попросить: после того как мы помолимся, я вам дам благословение, но не подходите во мне в отдельности: меня не хватит сегодня, у меня на прошлой неделе был сердечный припадок, и сейчас меня исследуют. Помолитесь о том, чтобы я продлился и был в хорошем виде, сколько вам нужно, и может быть нужно и другим людям, а сегодня пожалейте.

Помолчим немножко, а потом помолимся вместе. К обычным молитвам мы сегодня прибавим молитву, которая читалась в русских храмах, немногочисленных тогда, в сталинские дни, о России.

….

Господи Боже Вседержителю, призри на нас грешных и недостойных раб Твоих, согрешивших пред Тобой, прогневавших благость Твою, навлекших гнев Твой праведный на ны, падших во глубину греховную, Ты зриши, Господи, немощь нашу и скорбь душевную, веси растление умов и сердец наших, оскудение веры, отступление от заповедей Твоих, умножение нестроений семейных, разъединения и раздоры церковные, Ты зришь печали и скорби наши от болезней, глада, потопления, запаления, брани происходящие. Но премилостивый человеколюбивый Господи! Вразуми, помилуй нас недостойных, исправи жизнь нашу греховную, утоли раздоры и нестроения, собери расточенныя, соедини рассеянные, подаждь мир стране нашей и благоденствие, избави ее от всяких бед и несчастий. Всесвятый Владыко, просвети разум наш светом учения Евангельского, возгрей сердца наши теплотой благодати Твоея, и направи я к деланию заповедей Твоих, да прославится в нас всесвятое и преславное имя Твое, Отца и Сына и Святого Духа ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007;

«Спасение мира». – М.: Медленные книги, 2018