Я хочу поделиться с вами всем, что накопилось... Беседа 8

…от православной семьи, которая сейчас находится под влиянием инославных, и в которой мне пишут, что молиться молитвами святых, молиться чужими словами не представляет никакого смысла, что с Богом надо говорить только от себя и своими словами. Я хочу остановиться несколько на этом вопросе, потому что, как вы знаете, все наши богослужения состоят из молитв, которые собраны были в течение веков, которые составили одно целое — и целое гармоническое, осмысленное и глубокое. И с другой стороны, утром ли мы молимся, вечером или в течение дня, мы употребляем слова молитв святых. Имеет ли это смысл? Конечно, имеет, но тут надо подойти к вопросу с рассуждением.

Молитвы святых, каждого святого в отдельности, выражают его личный опыт о Боге, личный опыт о себе самом и о его нуждах, и личный опыт о мире, в котором он живет, и в котором он старается выразить свою веру. Но, кроме того, святые не одиноки, святые составляют живую, неотъемлемую часть православной Церкви. И их молитвы, как бы они ни были личны, как бы они ни выражали их собственный опыт в данную минуту или в течение целой жизни, укоренены в опыте и молитве всей Церкви. Каждый святой выражает опыт Церкви в той мере, в какой он этому опыту приобщен, но не только. Речь не идет о том, насколько этот человек углублен в жизнь и в опыт Церкви, а о том, что каждый человек — единственный и неповторимый, и Бога каждый человек знает неповторимым образом, и выражает он свой опыт о Боге тоже единственным образом. Это неясно из молитв, которые мы читаем, в том смысле, что мы читаем на славянском языке, который для очень многих из нас уже не свой, не естественный язык, читаем молитвы, которые были составлены в течение веков очень большим количеством святых, говоривших на очень разных языках: на арамейском языке, на древнееврейском языке, если речь идет о псалмах, например, на греческом языке разных периодов, и на всех языках, которым святые принадлежали. И тут есть некоторое затруднение в том, что слова, которые так естественно звучат на собственном языке, в переводе могут в значительной мере потерять свою остроту, “вкус”.

И этим объясняется то, что некоторые молитвы, а в частности, для людей, мало знающих славянский язык, например, многие молитвы не имеют того живительного действия, которого мы от них ожидаем. И вот тут приходится задумываться над тем, как мы к этим молитвам частным — утреннее правило, вечернее правило — и общим, богослужебным, относимся. Эти все молитвы в какой-то момент вырвались из человеческой души, как кровь льет из раны. Если вы с вниманием прочтете псалмы, вы увидите, что есть псалмы, которые, как крик, вопль отчаяния, или как крик недоумения, или как зов, полный надежды, или наоборот, как момент отчаяния и растерянности звучат, и мы не можем эти молитвы читать просто подряд, как будто они относятся к одному и тому же. Они были написаны, вернее, вырвались из душ человеческих при очень разных обстоятельствах, и поэтому нам лучше было бы читать эти молитвы про себя не в момент, когда мы молимся, а в момент, когда мы хотим узнать, о чем говорят эти молитвы, что за человек эти молитвы писал. Есть святые, которые писали с такой радостью о Боге. Есть молитва, автора которой я сейчас не могу припомнить, который восклицает в одной из своих молитв: Господи! Радость ты моя!.. Это крик души, которая вдруг встретилась с Богом и внезапно ожила, заликовала, ожила вечной жизнью, пережила встречу с Богом.

Есть другие молитвы, которые говорят о вере. Я не знаю, читаете ли вы или читали ли вы пророка Осию. Есть целый ряд молитв, которые он произносит перед Богом, которые наполнены такой теплотой, такой интимностью! Он не говорит с Богом как с Существом далеким, а как с самым близким, дорогим, с кем можно поделиться всем, что у тебя на душе. Но мы не можем, когда молимся, взять молитвы, написанные целым рядом святых, притом читая их в переводе, от которого часто если не меняется, то тускнеет смысл, и произносить их совершенно естественно, как крик собственной души. С другой стороны, когда мы участвуем в богослужении, мы находимся перед лицом молитв, которые вся Вселенская Церковь Православная признала как собственный голос или в которых выражается голос Божий, прозвучавший в душах целых поколений людей. И вот когда мы молимся, будь то в частной молитве или в общественной молитве, словами святых — я приведу сравнение — мы можем к этому относиться так, как мы относимся к тому, когда мы читаем стихи великих русских или иностранных писателей. То, что они пишут, глубже, просторнее, трагичнее или светлее того, что мы сумели бы сами сказать, потому что мы не могли бы этого в себе найти и выразить. Когда речь идет о богослужении, то не только через слова святых, но и через весь контекст действия, который мы видим, разверзается перед нашими глазами Божественное промышление. И есть места, в которых молится Церковь, т.е. мы все, есть моменты, когда дьякон произносит молитвы от нашего имени, но так, как мы, может, не смогли бы сами произнести, не посмели бы, не сумели бы.

Есть моменты, когда богослужение передается от священника в руки Самого Господа. Есть момент в Литургии, когда священник читает тайную молитву перед освящением Святых Даров, нет, немножко пораньше, где он говорит: Ты, Господи, и Приносящий и Приносимый, и Приемлющий, и Раздающий эти Святые Дары… Это момент, когда мы знаем, что то, что совершается, совершается не священником, не епископом, даже не всей Церковью в совокупности, а Самим Христом и Духом Святым. Как говорится в молитве перед освящением Святых Даров, освяти нас и Святые Дары сии, и это молитва, обращенная к Святому Духу. В тот момент мы можем только безмолвствовать, потому что нам говорить нечего в этот момент, все совершается силой Божией, присутствием Самого Бога, действием Христа и Духа. И поэтому когда мы находимся в храме на богослужении, мы знаем, что являемся частью чего-то бесконечно большего, нежели мы сами, что даже молитвы, которые были составлены святыми, превосходят наш опыт.

Как же нам относиться к этому? Неужели мы должны изо всех сил стараться воображением как бы, фантазией стать едиными с этими словами? Нет, этого сделать нельзя, — так же как нельзя, когда человека не любишь, ему сказать о своей любви. Но мы можем относиться и к молитвам святых, которые мы читаем в частном порядке, и к молитвам богослужебным так, как (если возможно такое сравнение), мы относимся к нашему участию в музыке великих композиторов. Мы ее слушаем с полной открытостью сердца, ума, чувствительности нашей, мы воспринимаем ее в какой-то мере, — в той мере, в какой мы уже созрели, в той мере, в какой в нас уже дрожат струны, которых касается эта музыка. Но конечно, каждый раз мы приобщаемся в той или другой мере тому, что мы слышим, и в один день глубоко переживаем нечто, а в другой раз, когда хотим вернуться к этому переживанию, та же самая музыка или те же самые слова не вызывают никакого отклика в нашей душе; в этот момент наша душа не на это отзывается. Есть нечто другое, вероятно, на что она отзовется, но не это. И стараться искусственно пережить в другой раз, заново то, что было пережито с большой глубиной, мы не должны, мы должны быть готовы пережить то, что сейчас переживается.

Я помню одну нашу прихожанку, ей было тогда лет десять-двенадцать, сейчас ей за пятьдесят. Она была дочерью смешанного брака, дома употреблялся английский язык, и она всегда чувствовала, что что-то в ней мертво. И когда мы начали в нашей приходской школе учить детей не только Закону Божию и тому, что мы называли “родиноведение”, т.е. литературе, истории и т.д., но стали их учить петь, причем не церковное, а народное пение, она как-то ко мне подошла и сказала: С тех пор как мы поем на русском языке эти песни, какие-то струны, которые во мне спали, зазвенели, и я чувствую, что начинаю оживать… Подумайте: когда мы находимся на богослужении, каким образом до нас доходит то, что там сокрыто? С одной стороны, слова, — слова, которые раскрывают перед нами опыт всей Церкви, выраженный совокупностью множества святых. С другой стороны, музыка, которая их доносит до нас, пение церковное. И мы можем пережить то и другое. Вы, наверное, знаете, как просто слова не всегда доносят до нас понимание вещей, но в каком-то контексте, будь то поэзии, будь то музыки, они вдруг получают особенную глубину. Это вы можете увидеть очень легко, если взять стихотворение, например, которое до вашей души дошло, вас тронуло глубоко, на которое отзывается вся душа, и прочтете его в переводе. Оказывается, что в переводе оно до вас не доходит. Это слова, да, но для того чтобы дошли до вас эти слова или образы, вы должны их облечь в плоть, вернуть им значение и смысл, который у них на родном языке. Это зависит и от сочетания слов, и от созвучий слов. Вот мне вспоминается одно стихотворение Огарева:

Дол туманен. Воздух сыр. Туча небо кроет.

Грустно смотрит тусклый мир. Грустно ветер воет.

Не страшися, путник мой. На земле всё битва,

Но в тебе живет покой, сила да молитва.

Если перевести эти слова, такие простые, на иностранный язык, останется только костяк, скелет, плоти не будет. И поэтому в нашем богослужении есть проблема для нас. Мы должны врасти в язык, на котором эти молитвы до нас доходят. Большей частью они не были написаны на том языке, на котором мы их читаем. Литургия Василия Великого, Иоанна Златоустого, Иакова брата Господня, все они были написаны на греческом языке, и каждое слово звучало глубоко и осмысленно под пером или на устах тех, кто их составляли. Нам посчастливилось, что те переводчики, которые оставили их нам на славянском языке, были глубоко вкоренены и в греческий язык, они не только переводили слова, они переводили смысл слов. Они не обращались просто к словарю в поисках точного перевода, они часто передавали нам смысл тех или других молитвенных обращений, но на языке, который для нас понятен и близок. И вот когда мы употребляем молитвы святых, будь то в богослужении, будь то в частном порядке, мы должны углубиться в смысл этих слов. Как я уже говорил много раз, каждая молитва нам говорит о том, как данный святой или совокупность святых, составляющих Церковь, понимали Бога. Что они знали о Боге, как они к Нему подходили, говорит о том, как этот данный человек переживал молитвенно себя самого, когда он стоял перед Богом, не перед людьми, и даже не перед собой, потому что перед собой мы часто лжем, или приукрашиваем действительность. Мы не хотим себя видеть такими, какими нас видит Бог, до момента, когда вдруг нас охватывает величие Божие и ужас перед тем, как мы недостойны Его, и мы начнем эти же слова молитвенные произносить покаянно, сердцем сокрушенным и смиренным.

И с другой стороны, молитвы святых, потому что они всегда обращены не только на Бога, не только говорят о себе, но обращены на мир, мы видим, как они этот мир видели, как они его переживали, что он представлял для них. Порой он представлял для них соблазн, порой страх и ужас, порой — отражение изумительной божественной красоты, вложенной в Его творение. И мы должны научиться через молитвы святых видеть вещи так, как они их видели, переживали и понимали. И вот тут стоит вопрос перед нами, вопрос о том, как нам читать ту или другую молитву. Мы так к ним привыкли, что они часто скользят по нашему сознанию и по нашему чувству.

Как мы легко говорим: Господи, Боже наш…— а что значат эти слова, если остановиться на них? Мы называем Христа, Бога, нашим Господом. Значит ли это, что мы признаем Его нераздельно Хозяином нашей жизни, что мы передаем Ему все права на нашу жизнь и судьбу, что Он имеет полную власть распоряжаться нашей судьбой и нами? Является ли это просто объективным фактом, мы знаем, что это так?.. Если бы мы были честны, мы может, сказали бы: так было бы хорошо, если это не было бы так абсолютно правда! Так было бы хорошо, если я сам, я сама могла бы внести свою волю!.. Неужели Бог, к Которому мы обращаемся, является Господом, т.е. нераздельным Хозяином, Властелином нашей жизни, без нашего участия в Его власти над нами? Или же, когда мы говорим “Господи”, мы Ему говорим: Христе, я в Тебя уверовал, я Тебе поклоняюсь; сколько умею — я Тебя люблю, сколько умею — я стараюсь быть верен Тебе. Ты Хозяин моей жизни не потому, что Ты Властелин, что вся власть в Твоих руках, а потому что я из глубины моей веры (или даже поверхностной веры моей) изо всех сил моей души Тебе даю право быть Хозяином моей жизни. Будь, Господи, потому что пока Ты не станешь нераздельно Хозяином всей моей жизни, моя жизнь никогда не выправится, не станет достойной ни меня, ни Тебя, ни людей, которые меня любят и которые верят в меня…

Так что когда мы начинаем молитву, например, вечернюю молитву “Господи Боже наш, еже согреших во дни сем…”, мы должны ставить перед собой вопрос, может быть, не в этот момент, а в разные моменты, когда у нас есть время, продумать молитвы, которые мы произнесем вечером или на следующее утро, мы должны продумать, что значат слова, которые мы употребляем. Является ли Христос желанным Хозяином моей жизни, моим Спасителем, моей надеждой, моей радостью, всем; или я вижу в Нем Властелина, Который управляет моей жизнью и Которого я боюсь? Отцы Церкви говорят о страхе Божием, что страх есть разный. Есть рабский страх, когда человек боится Бога, потому что знает, что Бог над ним имеет полную власть; а есть страх наемника, который старается угодить своему хозяину для того, чтобы получить от него награду и не получить наказание. И наконец, есть детский, сыновний страх тех, которые Бога любят даже не совершенной любовью, но доступной нам любовью, и которые стараются ничем Его не огорчить. Не потому что они хотят от Него подачки, не потому что боятся наказания, а потому что они хотят в ответ на Его любовь дать Ему хоть капельку радости в том: да, я это признаю, и я Тебя сколько-то, сколько могу, сколько умею, люблю…

А дальше мы говорим: “Боже наш”. Что значит “Бог”? Мы об этом говорили уже. Он для нас непостижим, Он бесконечно велик, Он — тайна, и вместе с этим Он по Своей свободной воле нас приобщает к Своей жизни. В каком-то смысле можно сказать, что Он является Жизнью нашей на такой глубине, до какой мы сознанием и опытом своим не можем дойти. Святой Исаак Сирин в одном писании говорит, что Бог бесконечно ближе нашей душе, чем наша душа нам самим; Он в глубинах наших. Но когда я называю Его Богом, переживаю ли я это, желаю ли я этого, сознаю ли я это, или слово “Бог” является как бы “предметной кличкой”, это то Существо, Которое так называется?.. Нам очень важно понимать те слова, которые мы произносим в молитвах, потому что, с одной стороны, они нам открывают нечто очень драгоценное о тех святых, которые их употребили. Неужели у нас не дрогнет сердце, если в молитве святого мы услышим “Господи, Радость Ты моя!” ?! Конечно, дрогнет: как он Его любил, каким он Его знал, что мог Его назвать Радостью своей! И что мне надо сделать для того, чтобы хоть сколько-то приобщиться к этому опыту, обрадоваться о Нем, заликовать, если только можно?

И дальше в той же молитве (я сейчас на ней останавливаюсь просто ради примера): “Господи Боже наш, еже согреших во дни сем…” И вот тут сразу приходит на мысль: да, Господи, мы все грешны, и я грешен, я, конечно, не прожил день так, как следовало бы провести, но Ты меня прости: Ты добр… Но не в этом дело. Если у нас есть друг, которого мы ценим, которого любим, неужели у нас не разбивается сердце от боли и стыда, когда мы сознаем, что нашей жизнью в этот день, даже одним-единственным поступком мы его глубоко ранили, огорчили. Есть место у апостола Иакова, кажется, где он говорит о грехе как о переходе с одного берега реки на другой. Один берег реки — это Божий берег, другой — берег, на котором Бога нет, где властвует человеческое самоволие, где действует на человека сила вражья. И когда я согрешаю, я перехожу с Божьего берега на другой берег. Я это могу сделать по неведению, по неопытности, но бывает, что я это делаю по упрямству, потому что мне кажется, что мне там будет лучше. И просто сказать Богу: “я оставил Твою область и перешел в область, где Тебя нет” — разве можно? И поэтому раньше, чем мы скажем Богу: “Еже согреших в день сей словом, делом, помышлением”, надо остановиться и поставить перед собой вопрос: моими делами, моими словами, моими желаниями, моими мечтами и т.д. был я на Божием берегу или переплыл я реку, чтобы поживиться на том берегу? Конечно, и на том берегу Он действует, конечно, мы не оставлены Им. Мы это знаем. Когда человек согрешил, Бог стал человеком во Христе, Бог во Христе умер на кресте ради нас. Поэтому даже в области тьмы и зла Он с нами находится. Но мы не можем этого допускать сознательно или безразлично к этому относиться. Это же ужасно! И когда мы предаемся мысленным мечтаниям ненависти, похоти, зла, когда мы действиями превращаем нашу жизнь в позор себе, поражение ближнего, в отречение, хотя бы частичное, хотя бы мало-мальское, мы не можем так спокойно сказать “еже согреших во дни сем… — прости ми”.

И еще остановлюсь на этом слове “прости”, просто потому что я хочу вам дать пример того, о чем я сейчас думаю. Мы часто думаем, что если я прошу прощения, я прошу, чтобы другой человек, который мною был ранен, обижен, обойден, мне сказал: “Прощаю, забудем все это, как будто этого не бывало!”.. Этого мы желать не имеем права. Мы не имеем права ожидать от человека (я сейчас говорю о человеке, а не о Боге) того, чтобы он все от нас принял, перестрадал все, и чтобы потому, что мы сказали “Прости!” он бы сказал: “Прощаю, иди с миром”. Прощение — нечто совсем другое. Когда мы перед человеком или перед Богом провинились, согрешили, и подходим к нему и говорим: “Прости!”, это значит, в первую очередь, что я действительно каюсь в том, что я совершил, каюсь в том, чем я был и являюсь еще, потому что от моего покаяния не следует, что я уже стал другой тварью, новой тварью. Когда мы говорим Господу или другому человеку: “Прости!” это значит: я пережил со стыдом, с болью то, что я совершил над Тобой, мне стыдно и больно, я это исправлю, чем только смогу, но ты, человек, Ты, Господи, не теряй надежду, дай мне время покаяться более глубоко, более совершенно и исправиться так, чтобы случившегося больше случиться не могло.

Это особенно важно, когда мы на исповедь приходим. Часто мы каемся, т.е. говорим священнику, забывая, что мы говорим не священнику, а Богу Самому, что мы так или иначе согрешили. И потому что мы это сказали, потому что это сознаем, мы ожидаем от Бога слов: “Прощаю, иди с миром”. Но это слово прощения не безусловно. Оно обусловлено тем, что я действительно отрекаюсь от того, в чем я каялся, отрекаюсь не на словах, отрекаюсь действенно, отрекаюсь всем своим существом и всеми своими делами и поступками; и я прошу Бога простить меня в том смысле, чтобы Он не отвернулся от меня и не отрекся от меня, а сказал бы: “Я не теряю веру в тебя, Я не теряю надежду, что ты, можешь исправиться, если ты только сделаешь усилие быть верным; и ты можешь поверить в то, что Я и верю и надеюсь, потому что Я это доказал Своей действенной любовью, став человеком и умерев на кресте для того, чтобы ты мог поверить в Мою любовь и чтобы Я имел власть простить твои грехи”. Но прощение не дается просто так. Когда мы говорим “Прости”, мы берем на себя обязательство перемениться, бороться изо всех сил, пусть их мало, но бороться.

Я вам дал эти примеры, потому что когда тот святой, который составил эту молитву, ее составлял, он ее составлял на основании своего внутреннего опыта, жизненного, житейского опыта, и каждое это слово для него имело полное, решающее значение. Для того чтобы эти слова произносить вместе с ним, мы должны их понять, их продумать и применить к себе, ставить их, как вопрос, каждый день. Это относится ко всем словам нашей частной молитвы и нашей общественной молитвы. Я вам дам пример. В начале Литургии во время великой ектеньи священник произносит одну тайную молитву: Господи Боже наш, Твоя держава несказанна, слава Твоя непостижима, милость Твоя безмерна, человеколюбие неизреченно: Сам, Господи, призри на нас и на молящихся Тебе… Первые слова нам произнести не так трудно, потому что мы сознаем, что держава Господня выше всякого выражения, слава Его для нас непостижима. Но можем ли мы честно сказать следующие слова: Милость Твоя безмерна, человеколюбие неизреченно, когда мы думаем о своей жизни и о судьбе других людей вокруг нас, о том ужасе, который творится на земле? можем ли мы так легко произнести эти слова, как будто они самоочевидны? Нет, для того чтобы эти слова произнести, нам надо углубляться все больше и больше в познание Бога и изнутри этого познания быть в состоянии сказать: да, это так, я верю!.. Но это не так легко. И мне вспоминаются тут слова, которые поизносят праведники в конце мира после крушения зла и воцарения Христа, когда из своих гробов поднимаются мученики, страдальцы, герои веры, и говорят: Господи, Ты был прав во всех путях Твоих…

На этом я кончу свою сегодняшнюю беседу. В следующий раз мне хотелось бы остановиться в контексте и Священного Писания, и молитв, которые мы произносим, на значении некоторых как бы краеугольных, решающих слов, с тем чтобы вам показать, как можно вдумываться и, как Феофан говорит, “вчувствоваться” в эти молитвенные слова, для того чтобы, когда они будут нами произнесены, они, как взрывчатое вещество, разрывали наше сердце и сознание. К этому мы вернемся в следующий раз. А сейчас давайте помолчим несколько и потом помолимся на прощание.

Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007;

«Спасение мира». – М.: Медленные книги, 2018