Жизнь православного христианина в современном мире (на примере митрополита Антония)
Митрополит Сурожский Антоний — великий пастырь Православной Церкви ХХ века. Значение его для современного христианства невозможно переоценить. Немногие имели счастье общаться с ним лицом к лицу; в основном люди читали его проповеди и беседы, слушали радиопередачи и аудиозаписи; в последние два десятилетия стали доступны и видеозаписи бесед Владыки. Отсутствие личного контакта нисколько не являлось помехой к тому, чтобы образ митрополита Антония привлекал к себе сердца; жизнь его становилась образцом для подражания, а слово — руководством к действию. Я хотел бы сегодня порассуждать о том, какие именно характеристические признаки духовного делания митрополита Антония позволяют его пастырству продолжаться в полную силу и после преселения Владыки в небесные обители. Я выделю пять таких признаков.
- I. Пастырский опыт митрополита Антония очень отличался от той системы духовничества, которая сложилась в нашей сегодняшней церковной жизни. Владыка был подлинным делателем Жатвы Христовой, но отнюдь не духовником в нашем традиционном понимании. Кто такой делатель Жатвы Христовой? Тот, кто своей жизнью, делами, молитвой, любовью, болью за людей, сопереживанием им, своим словом (словом — в последнюю очередь, как выражением жизни) свидетельствует о Христе, о том, что Он — важнее, лучше, прекраснее всего на свете, о том, что Он реально входит в нашу жизнь и преображает её. Делатель всегда — друг Жениха[1]; здесь мало общего с духовничеством в его идеологическом понимании. Теоретически духовничество — такой принцип, когда духовник (а лучше, конечно, «старец») «берёт человека за руку и ведёт ко Христу».
Истинное духовничество проявляется чрезвычайно редко. Как правило, мы видим, что духовник в той или иной мере подменяет собою Христа, вследствие чего духовничество превращается в недостойную игру, ничего общего не имеющую с подлинной духовной жизнью, которая предполагает прежде всего личную ответственность, а не снятие её с себя и вручение её своему духовнику.
Совсем недавно я читал об обстоятельствах того, как в 20-х годах прошлого века один из замечательных писателей Серебряного века, Сергей Николаевич Дурылин, принял священство. Через несколько лет он, под влиянием чрезвычайно тяжёлых для него обстоятельств, вынужден был от своего священства отойти. Его тонкая и нежная душа не понесла многое из того, чем было обставлено в те времена священническое служение. Но ведь стал он пастырем отнюдь не по своей воле, а по благословению двух, ныне причисленных к лику святых, старцев — преп. Анатолия Оптинского и прав. Алексия Мечёва. Странным образом они не разглядели в Сергее Николаевиче, что священство — это «не его», что оно как минимум превышает душевные и физические силы этого хрупкого и сложного человека. Вот яркий пример того, как духовничество, пусть даже совершающееся с наилучшими намерениями и осуществляемое действительными церковными авторитетами, на деле оборачивается псевдомистическим манипулированием людьми; причём то, что это именно манипулирование, никем даже и не осознаётся.
Делатель Жатвы Христовой, каким был митрополит Антоний, совершенно не занимается прямым устроением чьих бы то ни было судеб. Он не берёт никого за руку и не тащит туда, куда он считает нужным. Он, как я уже сказал, именно свидетельствует, показывает, обнаруживает пред всеми: вот — Христос, вот что Он значит в моей жизни; если хотите — идите к Нему, только сами. Вот в этом сами и коренится пастырский метод Владыки, который базируется на глубоком, подлинно евангельском уважении к личности человека, к свободе его нравственного выбора.
К большому сожалению, именно эта, чрезвычайно важная сторона христианства остаётся плохо понимаемой и реализуемой в нашей современной православной действительности. Традиционно в России личность категорически не уважают. Это общее, фундаментальное и, боюсь, неискоренимое до конца времён основание всех наших общественных отношений настроение проникает и в Церковь и, увы, составляет одну из основ нынешней духовнической идеологии и практики. Между тем совершенно очевидно, что никакая христианская жизнь невозможна без понимания того, что Бог не только любит нас (любовь в российском понимании — штука своеобразная; мне приходят на память размышления Пятачка по поводу Слонопотама: любит ли тот поросят, и главное — как он их любит…), но и безмерно уважает всякого человека. Осознание этого естественно порождает и ответственность за свою жизнь пред самим собою, Богом и людьми. Только личная, свободная и уважительная к себе ответственность может по-настоящему реализоваться в любовь к Богу и ближнему. Именно это и находят люди у Владыки; пастырство, основанное не на авторитарном духовничестве, но на уважении к человеку, даёт великий творческий импульс, который реально приносит и всегда будет приносить добрые плоды.
- II. Второй краеугольный камень жизни и проповеди митрополита Антония — это Евангелие. В нашей православной действительности Евангелие не популярно. Не оно определяет наше существование. В своё время святитель Филарет, митрополит Московский, писал: «Прежде утверждались на Священном Писании и мало внимания обращали на Предание. Потом с силою заметили сей недостаток: слова «Православие» и «Предание» стали звучать чаще и сливаться в один звук, и начали богословствовать по Преданию, оставляя иногда позади Священное Писание, а некоторые и уничижали Писание <…> Церковь <…> учит признавать Предания, с откровением Божиим согласные. И потому не правильнее ли основывать учение главным образом на Священном Писании, а Преданием дополнять, объяснять, защищать от неправомыслящих»[2]. Нынешняя церковная идеология предлагает православным христианам иной принцип, чётче всего сформулированный святителем Игнатием (Брянчаниновым): «Евангелие через Отцов»[3].
Действительно, догматический, вероучительный смысл Священного Писания не может быть понят вне Церкви, вне Святых Отцов. Но этот принцип нельзя распространять на весь объём христианской жизни. Повседневное нравственное руководство непременно должно быть основано на Писании; в этом смысле оно самодостаточно. Как показывает опыт, на практике, в личной духовно-нравственной сфере, тезис «Евангелие через Отцов» не реализуется, ибо, коль скоро нет фундамента Писания, этот принцип «повисает в воздухе», нарушает строгую иерархию христианских ценностей и нередко даже становится прикрытием страстей, глупостей и стихий мира сего. Митрополит Антоний положил в основу своей жизни именно Евангелие. Всю жизнь вспоминал он, как в ранней молодости опыт богообщения был открыт ему именно через Евангелие. Своё богословствование и пастырство Владыка строил на нём. Мне нет, наверное, нужды приводить примеры: любой текст, любое рассуждение митрополита Антония есть именно приложение Евангелия ко всем проявлениям внутренней и внешней жизни человека. Этот чистый и подлинно церковный «евангелизм» — то, что и заставляет искренних христиан обращаться к опыту Владыки и руководствоваться им.
III. Следствием умаления значимости Евангелия в повседневной жизни православных является очень заметная сегодня аберрация нравственности как личной, так и церковно-общественной. Вот типичный пример: был добрый, хороший человек, сострадательный и делавший много доброго людям; обратился к Богу, курить бросил, не ест ничего, молится сутками — но стал совершенно непереносим для ближних: злым, нетерпимым, безапелляционным, затворил своё сердце от людей, никому не помогает — «добро падшего естества»… Увещевать такого — бесполезно: в ответ слышишь, что главное — «спасаться», то есть вести аскетическую жизнь; а всё, что этому мешает, нужно отсечь, ибо так пишут Святые Отцы… Я думаю, многим знакомы такие ситуации.
Если мы обратимся к анализу собирательной реакции церковных людей на те или иные значимые события, то увидим, что события эти оцениваются отнюдь не с позиции евангельской правды. Церковь усиленно декларирует сегодня, что она призвана оказывать на общество нравственное влияние. При этом под таким влиянием многими церковными деятелями понимается неистовая и крайне некорректная критика западных ценностей, либерализма, демократии и тому подобных вещей; о действительно же вопиющих проблемах, как церковных, так и общественных, — скажем, о засилии коммерции в Церкви или о том, что правоохранительные органы в нашем государстве не только не охраняют, но, наоборот, грубо попирают право, — мы не услышим ни слова. Пророк Исаия говорит по этому поводу: «Горе тем, которые зло называют добром, и добро — злом, тьму почитают светом, и свет — тьмою, горькое почитают сладким, и сладкое — горьким!»[4] Наша церковная проповедь как будто не видит этого. С амвонов мы слышим всё что угодно, но только не нравственную евангельскую оценку жизни. Но слово митрополита Антония — и это третья важная вещь, составляющая актуальность пастырства Владыки, — именно об этом: о том, что человек не просто лично ответственен, но именно нравственно ответственен за себя и за Церковь, за свои отношения с Богом и ближними. Основа таких отношений — человечность, порядочность, честность, незашоренность какой бы то ни было идеологией, христианское дерзновение — всё это и есть евангельская нравственная жизнь. Несомненно, что она чрезвычайно востребована сегодня; и это то, что располагает к образу и учению Владыки не только христиан, но и всех нормальных порядочных людей.
- IV. Четвёртое, на что необходимо нам обратить внимание, — это экклезиология владыки Антония. Я имею в виду, конечно, не отвлечённое богословствование — оно всегда было чуждо Владыке; но именно духовную жизнь, которая опиралась на восприятие Церкви. Сегодня можно выявить две «практические» экклезиологии. Первая выражается словами столь любимого Владыкой святителя Феофана Затворника: «Божественные стихии, Церковь Божию питающие, суть Слово Божие и святые Таинства»[5]. Всё остальное в церковной жизни — это суббота для человека[6]. Такая экклезиология даёт христианину жизнь, хотя и многотрудную, но лёгкую и глубокую (…бремя Мое легко…)[7], чувства его навыком приучаются к различению добра и зла[8], ибо он имеет помазание от Святаго и знает все[9]. Церковность выявляется в этой системе координат в Евхаристии, в молитве, личной и общинной, объединяющей небесную и земную Церковь, и в вере, действующей любовью, которая распространяется на всех людей.
Вторая экклезиология — дисциплинарная, традиционная, националистическая, державническая, имперская, святоотеческая, эстетическая, какая угодно (список может продолжить каждый из вас). Её признаки: Священное Писание не занимает основополагающее место, оно объявляется всего лишь частью Предания (то, о чём писал свт. Филарет), и уже даже не только Святые Отцы, но и всякая околоцерковная идеологема (типа Третьего Рима) оказывается гораздо более авторитетна, чем Писание. Таинства становятся в ряд с аскетико-дисциплинарной практикой и подавляются ею. Для этой церковности характерно выпячивание обряда как самоценности. Плоды такой экклезиологии — подмена трезвенной евангельской реальности неким виртуальным, неадекватным миром. Человек оказывается в сказочном «параллельном» пространстве: он погружается в лубочность, играет в детский сад со старцами и духовниками, ищет врагов, с религиозным рвением, достойным иного применения, ждёт царя-батюшку, борется с глобализацией, масонством, модернизмом, экуменизмом и ещё тысячью вещей, мечтает вернуться в прошлое и т. д., и т. д. — и всё это под вывеской «Церковь». Такая церковная жизнь становится очень тяжёлой и плоской для искренних сердец; подогревается это ещё и наличием псевдосвятоотеческой идеологии, согласно которой человек не должен жить в ладу с самим собою. Я не скажу ничего нового, констатируя, что торжествует сегодня вот это второе «православие»… Владыка Антоний — несомненно, образец и проповедник первого, настоящего, подлинного церковного мировосприятия.
Тут ещё важно вот что. Христианство — вещь практическая; оно должно, говоря современным языком, «работать». По большей части же оно сегодня в мире (и Россия, кстати, — отнюдь не исключение) как раз «не работает»; по меткому и образному замечанию уже упомянутого Сергея Дурылина, христианство в мире «тает», как весенний снег. Почему так? Господь говорит, что в Царство Его ведёт узкий путь: подвизайтесь войти сквозь тесные врата, ибо, сказываю вам, многие поищут войти, и не возмогут[10]. Вот и сбывается это слово; действительно, многие ищут войти, но не возмогают.
Для христианской жизни недостаточно человеческих усилий, оно есть синергия — сотворчество Бога и человека. Пространство этого сотворчества — Церковь; Господь определил некоторые условия, которые и делают Церковь Церковью. Признак этого в том, что она, в ответ на слабые человеческие усилия, приносит плод — одному в тридцать, другому в шестьдесят, а третьему — в сто крат[11]. Эти условия и есть наша «первая экклезиология». Если она нарушается, то люди не получают от Церкви плода, получают же подмену и имитацию Церкви. Но если воспринять истинную евангельскую экклезиологию, то человек на деле видит исполнение слов апостола Иоанна Богослова: помазание, которое вы получили от Него, в вас пребывает, и вы не имеете нужды, чтобы кто учил вас; но как самое сие помазание учит вас всему, и оно истинно и неложно, то, чему оно научило вас, в том пребывайте[12]. Именно такой экклезиологией жил и, от полноты своего жизненного опыта, учил ей владыка Антоний. Это и привлекает к нему: не просто хорошие проповеди, которых миллион в христианском мире, но именно тот плод, который всякий человек может ощутить сам в себе, если он станет жить так, как жил митрополит Антоний. Вот что особенно ценно в наши дни, когда Церковь превращается в безжизненную библиотеку и этнографический музей.
- V. Наконец, последнее. Каково сегодня положение воцерковлённого человека, честного перед самим собой и желающего от всей души жить во Христе? Вот он уже десять лет в Церкви, пережил период неофитства; он трезво видит, что, как совершенно правильно говорит наше священноначалие, «Церковь нельзя отделить от общества». Общество ныне сильнее Церкви, и не Церковь обществу, но общество, которое, на мой взгляд, уже перешло «точку невозврата» в нравственном разложении, диктует Церкви свой стиль жизни: стиль стадности, примитивности, «гламура», агрессии, грубых страстей, безответственности и безбожия, ибо на деле наше общество исповедует религию Денег, а вовсе никакое не Православие. Ещё святитель Игнатий в XIX веке писал: какое общество — такая и Церковь[13]. Подтверждение его слов мы и наблюдаем: традиционное неуважение к личности, и стадность, и отсутствие честного нравственного осмысления жизни, и проникновение коммерции, и многое другое — это общественные проблемы, пересаженные на церковную почву. Именно по этой, общественной, не церковной причине нет у нас сегодня общин: они просто никому не нужны, ибо стадность парадоксальным образом атомизирует человека, и он не в состоянии нравственно обращать своё сердце на ближних.
Итак, христианин видит очевидный разрыв между учением Евангелия и повседневным существованием большинства клира и мирян; почти нет примеров подлинной христианской жизни — по причине того, что наш церковный организм состоит сегодня преимущественно из людей, живущих по «второй экклезиологии». В этих условиях некоторые люди разочаровываются и уходят из Церкви. Но, к счастью, образ владыки Антония многих воодушевляет на переосмысление неофитских и идеологических взглядов, которые они ассоциировали с Церковью, но которые ею совершенно не являются. В чём «соль» этого воодушевления? В том, что митрополит Антоний, со своим уважением к частной личности, предпочтением её каким бы то ни было правильным «схемам», с точным и ясным чувством, что есть Церковь Христова, с евангельской и нравственной основой жизни, очевидно противоречил «генеральной линии» сегодняшней жизни; он был тем, кого я, вслед за Иосифом Бродским, называю «частным лицом»[14]. Это совершенно не противоречило тому, что он занимал высокие и ответственные церковные должности; это внутреннее состояние свободы и богообщения.
Я считаю важным с некоторою подробностью пояснить, что именно это за «позиция частного лица», потому что в современной церковной и общественной ситуации не вижу возможность вне её сохраниться просто как порядочному человеку, так что она становится едва ли не непременным и обязательным аспектом христианской жизни. Очевидно, что прежде чем погружаться в высокие церковные традиции аскетизма, исихазма и проч., необходимо состояться как личность. Собственно, позиция «частного лица» и есть необходимое условие для созревания христианской личности.
Позиция эта характеризуется следующим: во главу угла мы ставим наше личное богообщение, и им определяем нашу церковную жизнь. В зависимости от внешней и внутренней ситуации каждого человека мера этой жизни, например принятия тех или иных сторон церковной идеологии, согласия с теми или иными Отцами, может быть разной. Главными остаются четыре вещи: 1) Священное Писание — сверять свою жизнь по нему, а не по Отцам или батюшкам, вещающим всё, что им придёт в голову; наоборот, Отцов и батюшек сверять со Священным Писанием; 2) участие в Таинствах; 3) молитва (не путать с вычитыванием правил и стоянием в душном храме, переминаясь с ноги на ногу); 4) понуждение себя на исполнение евангельских заповедей.
Всё это потребует от нас свободы, ответственности, привыкания к тому, чтобы думать своей головой. Плюс образованность: необходимо по силам изучать догматику, церковную историю, литургику, чтобы точно знать, что к чему и откуда и почему в Православной Церкви. При этом мы неизбежно пойдём против течения, против той псевдоаскетической и идеологической стадности (лжесоборности) и примитивизма, которые наличествуют сегодня в нашей церковной жизни и заслоняют от нас Христа и Его подлинную Церковь, в которой, напомню, всё существует исключительно для того, чтобы человек обрёл Христа, жил Им и с Ним, а через Него — и в единстве любви с другими людьми. Всё: каноны, дисциплина, правила, богослужения (не имею тут в виду Таинства) — должны служить этому, поддерживать и укреплять жизнь во Христе. Если они этого не делают — грош им цена, они превращаются в никому не нужную шелуху. Принцип существования «частного лица» — искать исключительно жизнь во Христе, как прекрасно сказал мне когда-то Ф. Е. Василюк: «выводить свою жизнь с Богом из-под всякой рутины».
Это вовсе не требует, так сказать, выхождения за церковные рамки, а значит то, что мы пользуемся всем, что предлагает нам Церковь, индивидуально, сообразно с нашей только что определённой целью, нашим устроением, обстоятельствами и проч. На практике это то, о чём говорил преп. Серафим Саровский в беседе с Мотовиловым о цели духовной жизни. Способствует, например, нашему богообщению пост — постимся. Не помогает — определяем такую его меру, чтобы он нам по крайней мере не мешал. Нас раздражает соприкосновение с церковной средой — сводим его к минимуму. Наводит тоску понуждение себя к учащённому посещению храма — определим себе такую, опять же, свою меру, чтобы тоски не было, а была радость. И так далее. Возразят: но так человек совсем распустится. Отвечаю: если он ищет Христа, то не распустится, а именно найдёт свою меру.
Очень важно и то, что если такие церковные «частные лица» будут общаться друг с другом, дружить, поддерживать, помогать друг другу, тогда возникнет настоящая община. Ценность её будет в том, что она, во-первых, будет зиждиться на прочном основании — Живом Христе, а во-вторых, никак не будет противопоставлять себя церковному организму, какой он есть сейчас. Она просто будет, не обязательно территориально локализованным образом; и самим фактом своего существования поможет решать те проблемы, о которых я говорил выше.
Позиция «частного лица» совершенно исключает какое бы то ни было непослушание священноначалию, непочтительное отношение к пастырям, презорливое отношение к церковным чинам и т. п. Тем более она не нуждается ни в каких реформациях и революциях. Смысл её — сугубо личное евангельское осмысление собственной жизни с Богом и своего положения в Церкви в свете современного положения вещей, а не заявление личного превосходства или общественного протеста, или чего-нибудь в этом роде.
Правильность или неправильность этой позиции проверяется по наличию или отсутствию неосуждения. Позиция частного лица отличается именно тем, что осмысление жизни прилагается лично и исключительно к нашему лицу, но вовсе не к другому человеку. Если, приходя к тем или иным выводам для себя, мы думаем: «все остальные — обрядоверы, фарисеи и проч.», то мы — не на правильном пути. Осуждая кого бы то ни было, мы не можем пребыть в общении со Христом, Который Сам не осуждает никого в этой жизни, и нам велит ни в коем случае не делать этого. Лишь любя других людей невзирая ни на что, мы уподобляемся Богу и соединяемся с Ним. А богообщение и есть критерий всего, без него не может быть церковной жизни в подлинном смысле этого слова.
Итак, в заключение: что главное видится мне в образе и наследии митрополита Сурожского Антония? Именно то, что от него можно научиться благородной христианской «частности», особенно в наших условиях тотальной «невзрослости», когда человеку и социумом, и наличной церковностью внушается страх быть самим собою, и то, как эта «частность» плодоносит и оборачивается подлинной церковностью, т. е. зрелостью и самоценностью личности, с одной стороны, и открытостью к общинности, с другой. Сегодня очевидно, что христианство и подлинная христианская культура никогда больше не будут иметь такого общественного влияния, которое они имели в истории; это уже достояние исключительно частных лиц. В дальнейшем эта «частность» будет всё больше увеличиваться, а общественная среда становиться по отношению к ней всё более и более чуждой. Поэтому я уверен, что будущее — именно за той церковностью, образец которой являл владыка Антоний.
* * *
Вопрос: Не протестантская ли у вас позиция — что Церковь сводится лишь к частным вопросам? Вот проблема введения основ православной культуры (ОПК) в систему образования доказывает, что Церковь занимается общественной жизнью.
Игумен Петр: Я довольно много писал по поводу введения ОПК. Конечно, необходимо, чтобы люди знали основы православной культуры. Но то, что сейчас внедряется, это скорее не Православие и не культура, но уроки ура-патриотизма в православной оболочке. Поэтому я думаю, что такой предмет в том виде, в котором он есть сейчас, принесет для Церкви вред, а не пользу. И протестантизм здесь не при чем.
А. И. Шмаина-Великанова: Я хотела бы поблагодарить отца Петра за доклад, который, как мне кажется, своей правдивостью и бесстрашием убеждает нас в том, что мысль Владыки продолжается и его наследство живо. Мне хотелось бы задать вопрос по поводу пятой названной вами особенности. Мы видим, что общественная жизнь исчезла и, соответственно, общественная роль Церкви крайне проблематизировалась. И, как вы говорите, Владыка — образ частного человека. С другой стороны, Церковь — не частное дело. То, что говорил Владыка, — что Церковь больше мира, остается, конечно, справедливым и сейчас, когда общественной жизни нет…
Игумен Петр: Я ваш вопрос понял. Действительно, Церковь больше мира; Церковь не перестанет оказывать воздействие на мир. Но я говорил о нас, сегодняшних церковных людях. Сегодня мы демонстрируем претензию влиять на мир. Претензия эта миром воспринимается достаточно болезненно. Это не потому, что мир такой уж плохой, а потому, что дело, я думаю, все-таки в нас. Моя мысль заключается в том, что когда в Церкви созреют личности, тогда объединение этих личностей, критическая масса этих личностей (если она наберётся) будет способна влиять на мир, причём совсем другими методами, чем те, которые демонстрирует сегодня церковная общественность: заставить, пропихнуть, убедить власти и прочее. Люди, созревшие как христиане, будут просто своим существованием — как владыка Антоний своим существованием — влиять на мир. Конечно, владыками Антониями все мы стать не можем. Но если мы будем понуждать себя жить вот этой частной евангельской жизнью, о которой я говорил, тогда мы будем воздействовать на общество самим своим существованием как нравственных лиц, как настоящих христиан. На нас будут смотреть люди и говорить: «Да, это — настоящая Церковь». Тогда не потребуется скандалов, противостояния и всего того, что мы видим сейчас. Вот моя мысль — что только через эту частность, созидание самого себя мы можем созидать Церковь как организм.
Вопрос: Жизнь продолжается, но духовники меняются мало, зачастую идет, как мне кажется, повсеместная манипуляция людьми. Ваше мнение?
Игумен Петр: Здесь я пессимист, потому что здесь налицо то отрицательное взаимодействие Церкви и общества, о котором я говорил. Вот священноначалие наше совершенно здраво оценивает ситуацию: есть постановление Патриарха и Синода «О младостарчестве и духовничестве», почти десять лет ему, оно вышло в 1998 году. Но — как будто такого церковного документа и не было. Спрос продолжает рождать предложение. Здесь ведь проблема не в том, что существуют в значительном количестве злые, коварные, желающие поработить себе людей духовники, а в том, что мы имеем сложившийся патерналистский менталитет. Это не церковная, а общественная проблема, то же самое происходит и в обществе по отношению к власть имущим. Мое мнение такое, что изменить эту ситуацию ни реформациями, ни революциями нельзя. Изменить ситуацию можно, только если накопится в Церкви критическая масса частных лиц, которые будут жить зрелой, ответственной, самостоятельной христианской жизнью.
Вот очень простой пример: в советское время на Пасху христиан не причащали. Всем это известно. К сожалению, в провинции еще остается так же, но в Москве уже редкий священник посмеет не вынести Чашу, потому что в церковном обществе, в теле Церкви созрело то, что на Пасху невозможно не причаститься. Раньше в Москве нигде нельзя было причаститься на Пасху, а сейчас только лишь в редких храмах можно позволить себе такое «ретро». То же самое и здесь: если будет зреть сознательность в людях, то духовники уже не позволят себе авторитарно владычествовать и манипулировать людьми, потому что они почувствуют, что встретят как минимум отпор — отпор, конечно, не «с дубиной», а именно нравственный, евангельский, личностный, когда отношения в Церкви перестанут быть отношениями детского сада. Это и есть плоды позиции «частного лица».
[1] Имеющий невесту есть жених, а друг жениха, стоящий и внимающий ему, радостью радуется, слыша голос жениха. Ин 3: 29.
[2] Филарет Московский, свт. Призовите Бога в помощь. М., 2006. С. 482 — 483.
[3] Игнатий (Брянчанинов), свт. Творения. М., 1996. Т. I. C. 113.
[4] Ис 5: 20
[5] Феофан Затворник, свт. Собрание писем. Т. дополнит. М., 2001. С. 241.
[6] И сказал им: суббота для человека, а не человек для субботы. Мк 2: 27
[7] Мф 11: 30
[8] Твердая же пища свойственна совершенным, у которых чувства навыком приучены к различению добра и зла. Евр 5: 14
[9] Впрочем, вы имеете помазание от Святаго и знаете всё. 1 Ин 2: 20
[10] Лк 13: 24
[11] … иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать. Мф 13: 8
[12] 1 Ин 2: 27
[13] Игнатий (Брянчанинов), свт. Творения. Москва, 2003. Т. VIII. С. 474
[14] Бродский И. А. Сочинения. СПб., 2000. Т. VI. С. 48.