Богословие страдания

Я буду говорить о страдании, исходя из своей веры в Бога, в категориях пастырского богословия, а не с точки зрения теории, и уделю особое внимание тому, что Бог сообщает посредством боли в процессе становления и духовного роста человека.

В наши дни существует тенденция вытеснять боль и страдания, как физические, так и душевные, из жизненного опыта людей, избегать самой мысли о них, и у меня создается впечатление, что тем самым мы причиняем больше боли, чем устраняем ее, и действуем вопреки всему тому, о чем нас неоднократно предупреждала медицина. Один из принципов, который я усвоил с первого дня обучения в медицинской школе: боль нельзя устранять до тех пор, пока не поймешь, какое заболевание ее вызвало.

Если больной жалуется на боль в животе, в первую очередь необходимо выяснить, не аппендицит ли это или что-то еще, и только потом приступать к обезболиванию, иначе невозможно будет обнаружить изначальную причину страдания.

То же самое, я уверен (и когда я говорю, «уверен», то имею в виду не акт веры, а убеждение, основанное на опыте), справедливо в отношении психических травм и страдания, которое происходит из духовного состояния человека. Если не отнестись к боли внимательно, если, прежде чем принимать меры к устранению боли, не определить, что ее вызывает, то шансы понять причину возникновения боли с большой вероятностью будут упущены, а, следовательно, упущена возможность найти способы лечения и исправления того, что повреждено.

С точки зрения Библии, христианства источник всякой боли, телесного или психического страдания, источник всякой дисгармонии — наша оторванность/отделенность от Бога. Обезбоженность, потеря Бога, нарушение взаимоотношений с Богом – вот причины страдания и боли. Но знания основ недостаточно для того, чтобы справляться с конкретными проблемами. Все люди страдают от потери Бога, но каждый по-своему, поэтому нельзя просто сказать: мы знаем, что боль коренится в обезбоженности, поэтому теперь можем спокойно приступать к ее устранению.

Кроме того, нам чужда мысль о том, что боль и страдание являются частью нашего тварного становления, а не просто превратностями судьбы, что, переживая боль и страдание, люди становятся сильнее, возрастают в вере, взрослеют так, как этого не случается с теми, кто ведет защищенное от всех бед существование.

Наши представления о жизни, критерии, по которым мы о ней судим, изменились за последние годы, они и сейчас продолжают меняться. Я помню, как отец мне как-то раз сказал: «Жив ты или мертв – не имеет значения, важно ради чего ты живешь и ради чего готов умереть». Такой подход подразумевал мужественное, решительное отношение к жизни: не избегать страдания, боли, мучения, а встречать жизнь лицом к лицу во всем ее богатстве страдания и радости, принимать все, что она предложит, смотреть в лицо проблемам, которые она ставит, и их решать, а не прятаться в несуществующую, безопасность.

Большинство наших современников стремится избежать страдания всегда и любой ценой, и это приводит на самом деле к господству боли, а не к избавлению от нее, потому что, чем упорнее попытки избежать боль, тем ниже становится порог чувствительности к ней, тем меньше терпения, тем слабее характер. В результате мы не только оказываемся более восприимчивыми к страданию, но привносим в жизнь новый вид муки – страх страдания, страх боли, из-за чего страдание и боль начинают заявлять о себе даже тогда, когда мы их не испытываем.

Теперь я хочу представить вам несколько конкретных, реальных ситуаций, которые были так прожиты верующими мужчинами и женщинами, что они стали примерами духовного величия. Потому что если говорить о богословии страдания, то нам нужно не искать оправданий Богу, Который попускает существование боли, а постараться понять, как боль поможет нам вырасти в новое видение, в новую глубину, стать собой в ту меру, какая иначе оказывается недоступной.

Я начну с примера, который возможно шокирует многих из вас, но я и сейчас верю, что этот пример – выражение подлинно здорового отношения к боли глубоко верующей женщины. Работая над докторской диссертацией, я принимал участие в исследованиях скоротечного рака груди. Как-то раз я был в гостях у одной моей знакомой, ровесницы, и она, между прочим, упомянула, что у нее абсцесс груди. Сам не зная, почему, я спросил: «Это на самом деле абсцесс?» Так называемый абсцесс оказался одним из самых острых случаев рака груди, с которыми мне приходилось иметь дело. Моя знакомая была очень неусложненным человеком, неглупым, наделенным удивительной целостностью и простотой души. Сперва ее глубоко тяготило то, что двое ее детей пяти и шести лет осиротеют, останутся без утешения и без помощи. Но потом усилием веры, т.е. с полным доверием, основанным на уверенности, которая и есть вера, она предала их Богу, зная, что Он устроит так, как нужно, потому что Он – Господь ее жизни.  После того, как были безрезультатно испробованы один за другим все возможные виды лечения, болезнь стала принимать серьезный оборот, и она начала слабеть. И вот тогда о себе грозно заявили боль и страдание: быстро растущая опухоль изъела ей не только грудь, но и грудную клетку. Ей прописали наркотики, но она отказалась их принимать. Она решила, что пока может терпеть, будет терпеть то, что Бог ей предназначил, и будет думать о Нем, не как о немилосердном, безжалостном, жестоком, жестком Боге, а как о Боге, Который попускает боль в ту меру мужества и терпения, какую она способна проявить. Когда придет время, Он недвусмысленно сообщит ей, что делать дальше. Ее мужество и терпение были поразительными, потому что ребра у нее постепенно сгнили, и сквозь раны можно было видеть, как пульсируют легкие при дыхании. Она действительно сильно страдала как физически, так и морально, но при этом говорила: «Пока я могу терпеть — буду терпеть, потому что Бог даст мне силы, и я смогу быть Ему верна».

Это напоминает слова св. Перпетуи, северо-африканской мученицы, которая умерла во время гонений первых веков. Ее беременную бросили в тюрьму, и там она родила. Рожая, она плакала и стонала, а один из стороживших ее солдат, над ней насмехался: «Как ты собираешься терпеть пытки, если вопишь от такой естественной вещи, как роды?» И женщина ответила: «Сейчас я страдаю по закону природы. Пытки я приму ради Бога, Который даст мне силы их перенести». Так же думала и больная раком. Она долго не поддавалась ни на какие уговоры врача и близких. Однажды вечером она позвала мужа и сказала ему: «Теперь можешь дать мне обезболивающее. Я видела Христа, стоящего у подножья моей кровати, и со мной что-то произошло. Теперь мне все равно, жива я или мертва, страдаю или нет: что бы со мной ни случилось, Бог со мной». Она выросла в чрезвычайную меру зрелости, веры и простоты. Тогда же она ощутила, что не может больше молиться. Было время, когда она сама читала утренние и вечерние молитвы, затем ей это стало невмоготу, и их читал муж. Но потом настал момент, когда она уже не могла сосредотачивать свое внимание на молитвах, и тогда ей явился Христос. И она сказала мужу: «Как глупо было волноваться о том, как я молюсь и как верю. Вся наша вера вмещается в два слова – «Христос воскрес», и все наши молитвы вмещаются в другие два – «Господи, помилуй»».

Возможно, это не похоже на богословский подход к проблеме, тем не менее, он – богословский в том смысле, что имеет дело с божественным измерением человека, который верит безоглядно, мужественно, верит не только в слово или богословскую идею, но экзистенционально. Эта женщина телом верила в то, что Христос – Господь жизни и смерти, что Христос – Господь силы и немощи. Она верила, что Христос с ней, в жизни и смерти — Христос. В конечном итоге она умерла, полностью предав себя Богу, душой и телом, предав боль за мужа и за детей и свою телесную муку в руки  Божии.

Я думаю, в таком ответе на вопрос о физической боли и душевной муке гораздо больше смысла, чем в любой попытке доказать, что страдание благо или мудро: вот человек, который принес свою жизнь во свидетельство.

Здесь я хотел бы провести различие между тем, чтобы «предать себя» и «сдаться». «Сдаться» равносильно тому, чтобы прекратить попытки, отказаться от действия. «Предать себя» означает акт доверия, уверенности в том, что ты способен отдать себя безоглядно, радостно, свободной волей в руки Божии, чтобы ни случилось, потому что доверяешь Богу больше, чем кому бы то ни было. Если хотите, можно привести слова Христа: «Никто не отнимает жизнь у Меня, но Я Сам отдаю ее (ср. Ин 10:18)». Это — предание себя, отдача.

Если поставить перед собой вопрос, каково место страдания, боли и муки в деле спасения ближнего, то стоит обратить внимание на два-три момента. Я хотел бы напомнить, как описывается страдание и боль в двух эпизодах – в Гефсиманском саду и на Голгофе. Христос увидел, в каком состоянии находится человечество, которое Он пришел спасти. И Он  испытал такие душевные муки перед грядущей смертью, что у Него на лбу выступил кровавый пот. Когда Христос умирал на кресте, Он так страдал, что у Него вырвались самые трагичные в истории человеческого рода слова: «Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?» (Мф 27:46, Мк 15:34). Мы научились, если не измерять, то, по крайней мере, все буквальнее представлять себе силу боли, которую испытывал распятый Христос в Своей человеческой природе. Мы изучили со всех сторон, что страдание делает с человеческим телом и какое влияние оно оказывает на человеческую личность в целом. Но, говоря о страданиях Христа в Гефсиманском саду и Его смерти на кресте ради спасения человечества, я хотел бы обратить ваше внимание на другое — то, что человеческое страдание может сделать для спасения человеческого рода, и что страдание может сделать для самого страдающего, если оно принято телом и душой экзистенционально и богословски. И я хочу привести примеры, которые взяты не из древности, а из современной нам истории.

Мне хотелось бы предварить их одной цитатой и одним замечанием. Цитата взята из книги католического богослова, иезуита Жана Даниелу «Святые язычники». Он пишет: «Страдание – единственная точка встречи между добром и злом». Если бы в мире существовало только добро и зло, и они бы не пересекались, то перед нами была бы открыта широкая скользкая дорога в ад и узенькая тропинка в рай. Между ними не было бы связи, не было бы встречи, возможности превращения одного в другое, или, точнее, человеку невозможно было бы перейти из одного состояния в другое. Ненависть, жестокость всегда имеют целью ранить плоть и душу человека. Страдание – это точка, в которой они вонзаются в душу и тело. Слово, которое убивает, слово, которое ранит, удар, акт моральной или физической жестокости не просто ставят лицом к лицу того, кто проявил жестокость с тем, кто невиновен, или, возможно, частично виновен в своем страдании. Это не простое противостояние. В страдании судьбы людей сплетены, потому что судьбы двоих, кто встретился в акте страдания, один, причиняя боль, другой терпя ее, нельзя развести, отделить друг от друга в Суде Господнем. Участь одного зависит от участи другого. Тот, кто причинил страдание, будет судиться, на основании того, что кому-то пришлось терпеть боль, пострадавший будет судиться на основании пережитого страдания и того, как он принял его от своего мучителя.

Здесь я хотел бы отметить, что мученик – не тот, кто проливает кровь, страдает физически и морально, а тот, в ком сохранилась и, в конечном итоге, победила любовь. Вспомните гимн любви Апостола Павла в I послании Коринфянам. Я приведу два примера.

В первые дни русской революции за проповедь Евангелия в городе, который теперь называют Ленинградом, был арестован и осужден священник. Его допрашивали, пытали, долго держали в тюрьме. Из тюрьмы этот молодой еще человек (ему не было и тридцати), вышел сломленным, поседевшим. Один из встречавших его у ворот близких взглянул на него и воскликнул: «Что от тебя осталось?!» Он ответил: «Страдание выжгло все. Осталась только любовь». После освобождения он снова обратился к проповеди Евангелия и поплатился за это жизнью, окончив дни в концентрационном лагере: любовь победила.

Другой случай: я знаю священника, который провел 25 лет в концентрационных лагерях. К моменту нашей встречи физически он был развалина, нервы его никуда не годились. От легкого хлопка он буквально подпрыгивал, потому что за 25 лет страдания усвоил: страдание и боль подстерегают на каждом шагу. Тело и нервы перестали ему подчиняться, и все-таки, необъяснимым образом, по крайней мере, необъяснимым для меня, в его глубинах ощущались безмятежность и сияние жизни. Казалось, что душа этого человека вырвалась за пределы ситуации, когда тело и душа связаны друг со другом. Казалось, что его душа жива, укоренена в Боге, безмятежно сияет Божественным присутствием, неподвластна смятению, сомнениям, неуверенности и страхам, в то время как тело вышло из-под контроля и как бы непроизвольно реагировало на звуки, слова и жесты.

Я дал вам несколько примеров того, как жертва жестокости, которая страдает телом и душой, может, тем не менее, сыграть роль в спасении окружающих людей. Я не хочу долго останавливаться на тех, для кого мученик может служить примером, это слишком просто, слишком очевидно. Они могут научиться терпению, глядя на величие и плоды его жизни, могут научиться мужеству. Сердце, способное любить, может исполниться его любовью. Но я хотел бы поговорить о тех, кто неспособен отозваться, не причастен к таинству сострадания, солидарности с жертвой жестокости.

Первый пример – опыт человека, которого я удостоился знать многие годы, его уже нет в живых. Во время войны он был арестован и провел в концлагере четыре года. Когда он вернулся, я встретил его на улице в Париже. Мы обменялись несколькими фразами, и я задал ему тот же вопрос, что задали родители и родственники молодому священнику, о котором говорилось раньше: «Что вы вынесли из лагеря? Что от вас осталось?» Он ответил: «Я потерял покой». Это меня поразило. Я ожидал, что он не потерял, а приобрел нечто, поэтому спросил: «Вы имеете в виду, что потеряли веру?» — «Нет. Но я вернулся с болью в сердце», и он объяснил, в чем заключалась эта боль. Пока он был узником в концлагере, постоянно страдал от грубости системы шаг за шагом, час за часом, событие за событием, в боли и муке он обладал правом говорить: «Господи, прости: они не знают, что творят». С побудки до того момента, как ночью удавалось заснуть, он мог прощать за каждый акт несправедливости и жестокости по отношению к себе. Он мне сказал: «Пока я находился в этом положении, я чувствовал, что могу молить Бога о спасении этих людей, и в каждый момент времени мои слова были: «Я прощаю, Господи! Прости им, потому что они не знают, что творят». Подкрепленные свидетельством подлинного страдания, эти слова давали мне право просить Бога об их помиловании. Сейчас, — продолжал он, — страдание позади: я больше не страдаю, но я знаю, что однажды эти люди предстанут перед судом Божиим и будут нести ответ за то, что сотворили. Я молюсь за них, но уже не могу доказать Богу искренность своей молитвы, потому что она не подвергается испытанию. Что если в день Суда Бог скажет: Это всего лишь слова. Что если Он примет только те молитвы, которые родились в лагере в страданиях тела и души?»

Это то, какое отношение моральные страдания, физическая и душевная боль действительно имеют к спасению других людей, не только тех, кто открыт спасению, кто жаждет его, но и тех, кто его еще не ищет. Суд не свершится прежде, чем каждый человек не предстанет перед Богом и не увидит в свете Божественной любви, что такое земная ненависть.

Следующий пример тоже связан с концлагерями. Они богаты примерами предельного мужества и величия. В газете на юге Германии вскоре после войны была опубликована молитва, которую нашли в одном из концлагерей. Она была написана на обрывке оберточной бумаги. Человек, который ее составил, погиб, а сохранил ее один из соузников. Я не помню дословно ее содержание, но смысл такой: «Господи, когда я со славой войду в Твое Царство, помяни не только людей доброй воли, помяни и тех, кто творил зло. Помяни их не только ради жестокости и зла, которые они совершили на земле, но и ради плодов, которые принесли мы под гнетом испытаний и боли: ради товарищества, ради мужества, величия сердца, смирения, которое родилось в наших сердцах и стало частью нашей жизни, пока мы страдали от их жестокости. Пусть память о нас не станет для них кошмаром, когда они предстанут перед Судом. Прими наши страдания им в искупление». Это – не теоретическое богословие. Это – не способ снять с Бога ответственность. Это – люди из плоти и крови, которые прошли испытания вплоть до смерти и засвидетельствовали, что в невообразимых страданиях они смогли не только обрести спасение себе, но и думать о спасении других.

Другой пример касается одного из наших русских епископов, который во время сталинских чисток умер жестокой смертью. Перед смертью он написал записку: «Помни, что нам, христианам, дано не только верить в Христа, но и страдать за Него и с Ним». И прибавил: «Для христианина умереть мучеником – привилегия, потому что в день Суда мученики смогут стать перед Престолом Господним в защиту своих преследователей и сказать по завету своего Господа: «По Твоему примеру мы простили. Тебе нечего с них спросить».

Это – не теоретическое богословие, не попытка доказать, что Бог прав, даже когда Он, казалось бы, ошибается. Это – свидетельства людей, которые из глубины страдания душевного и телесного поняли, что Господь прав. Без них Церковь, совершающая Евхаристию, была бы самым чудовищным обществом, которое можно себе вообразить. Евхаристия означает благодарение. Но как собрание людей, которые верят в любовь, которые верят в Бога, видя то, что происходит вокруг их, может благодарить Бога за все Его благодеяния ведомые и неведомые (как говорится в молитвах православной Литургии)? Как можно благодарить перед лицом того, что происходит в мире? Я верю, что можно, но только в том случае, если мы видим конечное свершение не в воображении, а в опытном видении Божией победы, в свете, который тьма не одолеет. Вспомним слова мучеников из Откровения Иоанна Богослова: «Ты был прав, Господи, во всех путях Твоих». Так страдалец скажет в конце времен. Так Церковь, тело Христово, ломимое на протяжении всей истории человечества ради спасения мира, а не только ее членов, может сказать сейчас, потому что мы знаем Бога, в Котором нам все было явлено в Гефсиманском саду, на кресте на Голгофе, через Кого и в Ком мы можем увидеть все выросшим в полноту не только вопреки, но и под влиянием страдания, боли, ненависти и жестокости.

Меня поражало на протяжении всей жизни, и в особенности, в медицинской практике и на войне то, что люди, которые пасуют и сдаются  перед пустяковой болью и неприятностями, могут проявлять силу и твердость перед лицом великих событий. Я помню человека, который вел себя с замечательным мужеством во время бомбежек. Но раз между налетами я застал ее верхом на столе, дрожащую от страха, потому что она обнаружила на кухне мышь! Каким легкомысленным не казался бы этот пример, но это именно то, что я хотел донести. Поэтому, первое, что нам необходимо сделать, это поверить — в богословском смысле слова – в человека (верующий это или неверующий, неважно — верующему тоже нужна помощь и поддержка), нам нужно иметь веру в человека, в полноту человеческого достоинства и человеческого величия того, кто страдает. Мы не имеем права разрушать его мужество и его стойкость своим неверием в то, что ему присущи величие и достоинство, способность встречать противника лицом к лицу. Перед нами – личность. Это означает, что мы должны относиться к людям с тем же уважением, столь же вдумчиво и благоговейно, как это делает Бог. Нельзя создавать ситуацию, когда мы вынуждаем страдающего человека разменивать величие по пустякам, тем самым, не давая ему, вырасти в, полную меру, погребая под грудой мелочей.

Это не означает, что к любому можно подойти и сказать: «Ты умираешь». Я имею в виду, что мужчину или женщину в угрожающем их жизни состоянии нельзя опутывать паутиной лжи, которая расшатывает нервы, лишает человека мужества и стойкости. Поэтому первое, что необходимо сделать, это поверить в достоинство, величие, психологическую устойчивость человека. Второе, — понять, что человек, который не способен справиться с мелочами, может противостоять серьезным вещам. Ему можно помочь обнаружить, что в страдании кроются зрелость и свершения, пусть не ежеминутные. В стойком перенесении страданий заключена победа. Для человека, испытывающего физическую или душевную боль, найти в себе мужество поступить правильно, простить, примириться, пойти кому-то навстречу – победа. Если он оглянется назад, то увидит, кем он был раньше и кем стал, поймет, что научился владеть собой в той мере, в какой не владел раньше. Если он учится раз за разом смотреть в лицо трудностям, у него появляется шанс перерасти свою малость. Разумеется, бывают ситуации, когда человек может оказаться неспособным на это. Боль и страдания бывают такими, что только Бог может помочь. И Он приходит на помощь неверующим так же, как и верующим, Он стоит рядом как с теми, так и с другими. Не Он ли единственный в мире подлинный без-божник, в том смысле, что испытал полную, окончательную, отчаянную богооставленность в момент, когда воскликнул: «Боже Мой, Боже Мой, почему Ты Меня оставил?» Он может понять, поддержать каждого, кто повторяет эти слова или говорит, что Бога нет, надежды нет. Он может вдохнуть жизни в любого, кто переживает то, что Сам пережил в мучениях, в обезбоженности, в утрате жизни, во всех ситуациях человеческого бытия.

Немало можно было бы сказать относительно того, сколько богословского труда нам потребуется для восстановления богословия материи в категориях познания Бога. Я считаю, мы должны признать: человек не сводится к тому, что он может осознавать интеллектуально, эмоционально или физически. Человек – цельное существо – тело, душа, дух. Вспомните, что Апостол Павел говорит о делах плоти. Наше тело пронизано Божией благодатью, так же как душа и дух погружены в Бога. Если Божественная благодать через приобщение человеческого духа Духу Божию не проникнет в психологию, в душу и далее в тело, воскресения не будет. В нас качествуют две реальности: реальность тления и реальность вечной жизни. Если мы верим в Воплощение, в то, что Слово стало плотью, в то, что Божественная природа Бога соединилась с физическим, материальным телом Христа, а не только с Его человеческой душой, нам придется, на самом деле, заново продумать, какое место мы отводим человеческому существу, лишенному сознания, с глубоко поврежденными умственными, интеллектуальными и эмоциональными процессами. Я думаю, на этом фоне, для всех наших Церквей чрезвычайно важно пересмотреть проблемы материального мира, проблемы таинств, чудес, потому что наше богословие безнадежно неадекватно из-за того, что мы прямо или косвенно рассматриваем материальный мир с позиции материализма и водружаем на это основание такие вещи, как Воплощение, приложение хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы, чудеса и т.д. В результате нам остается принять один из двух видов богословия: магическое богословие или богословие, которое превращает в бессмыслицу наши заявления. К примеру, когда мы говорим: это происходит «в духовом смысле», мы обычно имеем в виду: «я в это не верю, просто рассуждаю», потому что мы не заводим друзей «в духовном смысле», мы не съедаем обед в «духовном смысле». Мы говорим, что делаем нечто «в духовном смысле», когда хотим уберечь мир от нашего полного неверия в результат. Эту проблему решить не удастся, пока мы не создадим адекватное богословие материи. Только тогда мы – врачи, медсестры, священники – сможем по-новому относиться к телу человека, которому стараемся помочь: в терминах Священного Писания, начиная с семени, посеянном в тлении, и кончая преображением, вознесением и сидением одесную Отца.

Несколько лет назад мне случилось участвовать в телепередаче о страдании вместе с Майклом Маггериджем, после чего я получил в один день два письма. Одно – от очень страстного и свирепого джентльмена, который сообщил мне на четырех страницах, что я ничего не знаю о страдании, сам не страдал, и поэтому говорил дерзко и бесчувственно. Той же почтой пришло второе письмо, подписанное группой выживших узников Бухенвальда, в котором говорилось, что мое выступление по телевизору (по содержанию такое же, как сегодняшняя беседа с вами), было подлинным с точки зрения их опыта и передавало то, что они испытали, но не положили в слова. Поэтому, прежде чем отбросить экзистенциальный подход к страданию и боли, который я старался пояснить с помощью примеров, подумайте об их свидетельстве и задайтесь вопросом, есть ли у вас другие свидетельства: свидетельства не вашего сомнения, а вашего опыта телесного и душевного.

Пер. с англ. Е. Садовниковой