Дети и смерть ОНЛАЙН

Я думаю, для нас крайне важно пройти через такие ситуации, если мы хотим знать, как рассказывать детям о смерти — рассказывать ясно, конкретно, но не вызывая жуткого впечатления, будто это просто разрушение, конец, безнадежный распад. С другой стороны, нельзя представлять смерть ребенку — да и взрослому — в каком-то розовом свете. Этого никто не может принять, потому что когда подходишь к человеку, потерявшему близкого, и говоришь: «Разве вы не знаете слов Христа: “Я есмь Воскресение и Жизнь?” Разве вы не знаете того-то и того-то?» — сказанное таким образом не доходит до вашего собеседника. Его боль такова, что подобные слова и цитаты, которые он знает не хуже вас, не воспринимаются им живительно. Все, чем мы можем с человеком поделиться, — это наша вера. Не пытаться разделить с человеком его муку. Глубоко сострадать ему, чувствовать боль за него и вместе с ним, но делать это из своей непоколебимой веры, потому что очень часто другому нужна поддержка нашей веры. И это относится к ребенку, потерявшему родителя, возможно, больше, чем ко взрослому, потому что ребенку нужно ощущение безопасности, а ощущение безопасности приходит от вашей веры, от вашей собственной устойчивости перед лицом смерти в гораздо большей степени, чем от того, что вы можете сказать о смерти и умирании.

Дети тоже могут пройти через ситуации, позволяющие им постичь опыт смерти. Я сейчас говорю не о том, чтобы оказаться рядом с умирающим или тем, кто уже умер и теперь являет спокойствие, безмятежность, красоту смерти. Мне кажется, в разном возрасте мы воспринимаем смерть очень по-разному. В детстве — я говорю сейчас о мальчиках, но думаю, что у девочек должен быть сходный опыт, — мы все играем в войну; вот играют две команды, и один из мальчиков кричит: «Пиф-паф! Падай, ты убит!» Другой мальчик падает, он «убитый»; он лежит ничком и изо всех сил старается быть «мертвым». Но поскольку в его теле нет ничего, кроме возбуждения от игры, через некоторое время он кричит: «Я уже достаточно был мертвым, теперь твоя очередь. Пиф-паф! Ты убит!» Звучит очень поверхностно и смешно, но этот опыт — быть убитым и чувствовать себя полностью, в высшей степени живым, способным вскочить и продолжить игру,  больше всего соответствует воскрешению Лазаря. Это то, как ребенок может воспринять смерть, потому что смерть — это не он, он — жизнь, и все же он погружается в эту ситуацию, и иногда впечатлительный ребенок может настолько погрузиться в ситуацию, что совершенно столбенеет от ужаса. Помню, как мальчик лет восьми-девяти, игравший в такую игру, спрятался за кустом и не мог пошевелиться, потому что говорил: «Меня убьют». И тогда я взял его, и мы стали играть одну роль вместе, и он обнаружил, что может включиться в игру. Так опыт этой игры научил его, что он может внутри игры воплощать и жизнь, и смерть, — а он думал, что это невозможно. Позже, разумеется, он стал гораздо более зрелым и уже мог относиться к проблеме смерти не с тем ужасом, который у него был сначала, а с осознанием того, что он испытал.

А вот пример уже из взрослой жизни: когда человек оказывается на войне и идет в бой с убеждением, он может чувствовать: да, меня могут убить, но я отдаю свою жизнь, ту жизнь, которую я имею право и возможность отдать, отдаю ее свободно и осмысленно, чтобы защитить идею, страну, семью, человека — что бы то ни было. Очевидно, это относится и к тому, чтобы защитить другого человека от разбойников и грабителей; то же чувство: да, я отдаю свою жизнь, меня могут убить, но это торжество жизни, а не ее поражение. Я думаю, очень важно это понять, потому что пока мы не поймем положительной роли смерти в нашей жизни, мы не сможем ничего передать о ней ребенку.

Вы знаете, что древние авторы часто говорили: «Помни о смерти». Когда говоришь это современному человеку, он реагирует так: «Что вы имеете в виду? Вы хотите сказать, что тень смерти должна висеть надо всем, как туча, убивая всякую радость, омрачая самый яркий день?» Древние имели в виду не это. Они хотели сказать, что если ваша жизнь не соответствует мере смерти, это жизнь «в половину». Французский писатель Рабле сказал: «Я готов стоять за свои убеждения вплоть до повешения — исключительно»; это означает, что он не был готов отстаивать свои убеждения, потому что окажись испытание слишком трудным, он бы отказался от них. Только тот, кто может сказать: «Я готов умереть за то, во что верю, или за то, чем я являюсь, или за тех, кого я люблю» — тот может жить с полным дерзновением; а тот, кто не живет с полной отдачей, не может иметь жизни с избытком, его жизнь течет тонкой струйкой, он все время, словно кролик, прячется от смерти, прячется от опасности, сталкивается с опасностью и смертью, только когда смотрит фильм или читает книгу, где можно прикоснуться к опасности, в то же время ощущая безопасность реальной ситуации. Очень важно осознавать, что только готовность встать лицом к лицу со смертью позволяет нам жить в полную силу. И только если мы способны донести это до ребенка или подростка, мы можем помочь ему смотреть в лицо действительности. Я помню, как отец встретил меня однажды после каникул в лагере и сказал: «Я беспокоился о тебе». Я ответил: «Ты что, боялся, что я сломал себе шею?» «Нет», — сказал он, — «я боялся, что ты мог потерять свою цельность». И прибавил: «Помни: жив ты или мертв — не имеет значения. Важно, ради чего ты живешь и ради чего ты готов умереть».