Как помочь страдающему

Беда в том, что тем, кто умрет или смертельно болен, когда болезнь только началась, мы обычно не говорим ничего, кроме банальностей типа «все будет хорошо». И только потом, когда их состояние становится хуже и хуже, мы задумываемся, что должны заговорить с ними о смерти, но тут понимаем, что едва ли это возможно сейчас. Ошибка в том, что, когда смерть близко, человеку очень трудно ваши слова о смерти услышать, вы-то сами не умираете. И чем больше вы восхваляете вечную жизнь, тем больше ваш пациент или ваш подопечный смотрит на вас и думает: «Вам-то хорошо, но как же я? Я-то вот-вот туда отправлюсь». Кроме того, когда чувствуешь, что уже борешься со смертью, гораздо труднее смотреть ей в лицо. Учить человека осмыслять болезнь и смерть нужно тогда, когда он еще здоров и способен смотреть жизни в лицо. Я сейчас не шучу. Думаю, в этом отношении у меня есть определенный опыт. Совершенно очевидно, что, когда человек заболел, это не лучший момент, чтобы прийти к нему и сказать: «Так-так. Ты болен. Что ж, ты ведь понимаешь, что жизнь хрупка и преходяща? И придет момент, когда и ты предстанешь на суд пред Престолом Божиим…». Конечно, так не годится!
И все же я видел больничного священника, который поступал именно так, и это дало мне урок на всю жизнь. Шел первый год войны. Я был в хирургическом госпитале прямо за линией фронта, мы оперировали тяжелораненых. Там был один капеллан. Он считал, что каждый пациент в тяжелом состоянии должен причаститься. Так этот священник и действовал. Он появлялся, как только завершалась операция или когда поступал тяжелый раненый, которому предстояла операция. Небольшого роста, крепко сбитый, невозмутимый, этот священник вставал у койки, заглядывал в больничный лист, переводил взгляд на человека и говорил: «Хм…» И так до тех пор, пока сам пациент не начинал разговор: «Отче, я сегодня чувствую себя неплохо». — «Да, — отвечал тот, — полагаю, так вам сказала медсестра». — «Нет, — отвечал несчастный больной, — так сказал врач». — «Да. Вам ведь что-то вводили?» — «Да, — отвечал пациент, — врач сказал, это поможет». — «Да. Они всегда так говорят». Так продолжалось до тех пор, пока человек не понимал, что умирает и что у него есть единственный шанс не попасть в ад — причаститься. Тогда этот несчастный получал Причастие, а затем вызывал медсестру и говорил: «Прошу вас, проследите, чтобы этот человек больше никогда не приходил». Но священник и так не собирался приходить. Это было уже ни к чему. Пациента убедили причаститься, он в руках Божиих в безопасности, а умрет он или нет — вопрос второстепенный, потому что если выживет, то вернется в зону боевых действий, если не выживет, его в свое время похоронят по церковным канонам. Как видите, это — карикатура, но, к сожалению, это было на самом деле: я наблюдал за этим девять месяцев, когда в госпитале постоянно находилось около девятисот пациентов. И это ровно то, чего мы делать не должны. Но что же мы должны сделать для человека, который столкнулся с болезнью и, значит, со страданиями, физическими и душевными?
Во-первых, запомним слова: «Ты столько суетился, не мог остановиться; теперь тебе повезло: Бог дает тебе возможность лежать в постели и не заботиться ни о чем, кроме своего положения, бороться за свое здоровье и за себя самого». И если остановиться на этом задолго до того, как человек почувствует, что жизнь начала угасать, он может воспринять очень многое: и вы можете начать беседовать. Но, конечно же, вы должны именно беседовать. Если вы можете забежать только на десять минут, лучше оставьте человека в покое, он легче справится без вас, без таких ненужных встрясок. Другое дело, если вы можете оставаться с ним долго и помогаете воспринять тот факт, что сейчас он в покое и может обратиться к вечным ценностям. И когда я говорю «вечные ценности», я не имею в виду нечто о небесных обителях. Я имею в виду то, что на самом деле представляется вечными ценностями этому конкретному человеку. Он любит жену, он любит детей, он любит друзей, он любит жизнь, он любит столь многое. Вы можете привести его к пониманию, что есть вещи, которые мешают ему глубоко и прочно погрузиться в эти подлинные и вечные ценности: ревность, раздражение, ненависть и все остальное, что вы обнаруживаете в человеке, когда начинаете беседовать с ним, и что мешает ему любить всем сердцем, любить свободно и свободно смотреть в лицо жизни, быть свободным во всех возможных отношениях. И если вы внимательны, если чутко, осмысленно и с любовью делаете свою работу месяцы, год, то еще до того, как человек начнет думать о смерти в категориях угасания, он уже достигнет той точки, когда сможет думать о вечности в категориях «я сейчас в ней, я возрастаю в ней, она дарит мне радость». И в процессе общения вы можете помочь пациенту переносить физическую и душевную боль на разных уровнях. Но это возможно, только когда человека научили и помогли ему не уклоняться от физических и нравственных проблем. Потому что чем сильней вы пытаетесь избавить его от боли и необходимости бороться, тем менее способен он воспринять и ту реальность вечности, которая в нем есть, воспринять то, каким он может стать.
И здесь я хотел бы отметить один момент. Я совершенно убежден, что мы почти всегда недооцениваем величие человека, величие человеческого разума, человеческого сердца, человеческого мужества. Так часто тот, от кого мы не ожидаем ничего, кто, как нам кажется, сломается при первом нашем слове, — именно он проявляет силу духа пред лицом трагических обстоятельств. Я наблюдал это во множестве случаев. Я видел это на войне, когда в людях побеждала сила духа. Но видел и в самых обычных домах, где человек стонал, требовал внимания, малодушничал, докучал ближним — пока думал, что болезнь его слишком затянулась и все никак не отступает. Но, посмотрев правде в глаза, он вдруг оказывался способен стать лицом к лицу с реальной трагедией, с подлинным величием.